Завтра, послезавтра… - [19]

Разбойники — Сальваторе, Микелино, Джованни и Пузырь — прячутся на другом краю леса. Они вовсе не хотят попадать в лапы Булыжника и его приятелей.

Булыжник бесшумно ползет по траве. Вдруг он видит козу Нинку-Нанку. Кивок головы, и карабинеры окружили Пассалоне.

— Будешь играть в разбойников и карабинеров?

— Ага.

— А на чьей стороне?

Пассалоне по привычке принимается ожесточенно скрести голову; на лбу появляются морщинки. Но думать особенно не приходится.

— На стороне разбойников.

— Измена!

Все бросаются на него, скручивают ему руки.

— Ты наш пленник!

— Я не знал, что вы уже играете! Это нечестно. Вы что, рехнулись?

Но карабинеры крепко привязали Пассалоне веревкой к дереву. Веревкой, которую они сняли с Нинки-Нанки. Теперь ей, бедняге, не миновать лесных сторожей.

— Пытать его. Пусть скажет, где Сальваторе прячет зайца.

«Они развели огонь. Что они собираются делать?»

— Убийцы! — бормочет Пассалоне.

Паоло так ущипнул пленника, что тот взвыл от боли. Луиджи отвесил ему оплеуху. А что это Булыжник у огня возится?

— Я не хочу играть, не хочу-у-у! Пустите меня!

Он уедет отсюда, завтра же уедет. Это так же точно, как то, что его зовут Антонио Лазала.

Он здесь связан по рукам и ногам. Вдали от города, отрезанный от цивилизованного мира. Когда-то у него были друзья (как давно это было!), они вместе гуляли, ходили в кино, спорили. Он сочинял песни, и пели их хором. А здесь время застопорилось. Быть может, он все еще лежит в постели под зонтиком, «в столбняке», как сказал тогда Сальваторе. Да, было бы лучше, если бы он действительно превратился в столб. Впрочем, он и так словно каменный столб.

И тем не менее он еще живет и двигается, и за ним из окон наблюдают десятки глаз. А когда он проходит мимо, крестьянки в рваных грубых платьях отводят взгляд. Нет, завтра же он уедет отсюда.

«Больше ни за что не соглашусь с ними играть. Они схватили меня и связали, — с тоской думает Пассалоне. — И Нинку-Нанку отпустили. Кто теперь будет штраф платить?»

Туго затянутая веревка больно сдавила руки и ноги. Пассалоне знает, что так же больно отлупит его отец, когда придется платить штраф.

«А виноват, конечно, буду я. «Петроне Джулиано, почему ты бросил козу?» — спросит отец. Он небось не поверит, что меня привязали к проклятому дереву. А если вдруг подползет гуардабассо, куда деваться? Змея укусит, и я умру. Все они подлые убийцы. Ну погодите, завтра мой друг Сальваторе вам покажет. Ведь он главарь разбойников. Но почему до сих пор он не пришел на выручку? Ой, зачем это Булыжник поднес к моему носу горящий пучок?»

— Что тебе надо, убийца?

— Говори, не то мы тебя поджарим.

— Что говорить-то?

— Где Сальваторе прячет зайца?

— Не знаю.

Самое страшное для Пассалоне, что он знает, но не хочет сказать.

— Будешь отвечать?

— Завтра я вам все расскажу.

— Э, хитрый какой! Завтра, послезавтра, после-послезавтра. Меня не обманешь. Говори, не то поджарим тебя на костре.

Пассалоне молчит. «Этот Булыжник самый вредный из всех. Если бы я не знал, где спрятан заяц, и бояться было бы нечего. А так страшно. Ой, как дымит этот пучок!»

— Помогите! Сжигают! Помираю!

— Эй, Булыжник, что это с ним? Больше не кричит. А вдруг он скапутился?

— Что ты натворил, Булыжник?

— «Что натворил, что натворил»! Вы-то сами где были?!

— Да, но это ты придумал. Смотри, у него и глаза закатились.

— Бежим, Головастик! — И Паоло дал тягу.

— Стойте, куда вы? Трусы проклятые!

— Это ты трус. Натворил дел, сам теперь и отвечай.

— Подлые трусы! Погодите, я вам припомню!

Что это дон Антонио так рано пришел сегодня в Монте Бруно? Она не должна смотреть на него. Даже поздороваться с ним и то не смеет. А ей так хочется поговорить с ним.

Это возвращается от родника Тереза Виджано. Она даже не поглядела на Антонио. Несет на голове кувшин с водой, но идет легко, не сгибаясь, и смотрит прямо перед собой.

«Завтра уеду и больше не увижу ее. Ну что же, потеря невелика».

— Дон Антонио, к нам не заглянете?

На пороге стоят Вито Петроне и Кармела с самой младшей дочкой на руках. Видно, они его и поджидали.

— Входите, входите, дон Антонио. Садитесь вот сюда. Чем угостить прикажете?

— Да ничем, спасибо. Я рад с вами повидаться. Завтра или послезавтра я уезжаю.

— Уезжаете? Так вы же совсем недавно приехали.

— Слишком трудно здесь работать. Правда, вы, Вито, крышу мне починили. Но каждую ночь из нор выползают здоровенные мыши; я их из ружья стреляю. Ничем другим их не возьмешь. Я люблю охотиться, но, сами понимаете, не на мышей. Чем больше я их убиваю, тем больше этих тварей выползает на следующую ночь. Я боюсь уснуть, боюсь, что они в кровать заберутся. Это не сон, а пытка. Большинство ребят на уроки не ходят, а без учеников школу не откроешь.

— А Джулиано ходит?

— Нет. Я думал, это вы ему запретили.

— Я? С какой стати? Ну ничего, погодите, вот вернется, я его поучу уму-разуму. Негодник! Я стараюсь без его помощи управиться, лишь бы он учился, а он шатается. Видно, хочет таким же неучем, как я, остаться.

— Вы, Вито, мудро рассуждаете; другие совсем по-иному думают. Больше всех упрямится Франческо Коланджело.

Кармела и Вито быстро переглянулись.

— Я заметил, что этого Коланджело в селе многие слушаются. Верно это?