Заметки из хижины "Великое в малом" - [47]

— Только сегодня мне довелось узнать вдруг муки голода. Где же теперь сено, бобы, деньги, которые я обманом копил? — сказала одна лошадь.

— Мы ведь чаще всего перерождаемся из конюхов[227], — ответила ей другая, — как переродимся, так узнаем, что это значит, а при жизни не понимаем. Так чего уж тут жаловаться!

При этом все лошади жалобно вздохнули.

— Приговоры в Царстве мертвых тоже не очень-то справедливы, — послышался голос одной из лошадей, — ну за что Ван-у превратили в собаку?

— Как-то стражник в Царстве мертвых рассказывал, — ответила другая, — что Ван распутничал с чужой женой и двумя ее дочерьми, а потом отобрал у них все деньги. И это ведь только часть его преступлений.

— Это верно! Вина бывает большой, бывает и незначительной! — сказала какая-то лошадь. — Вот Ци Лю убил свинью и в перерождении стал мясником. Ему-то гораздо хуже, чем нам[228].

Цзи Жунь-чу кашлянул, и в то же мгновение разговор стих. Цзи рассказал об этом конюхам, чтобы предостеречь их.

(33.) Была у нас служанка, которая за всю жизнь не произнесла ни одного бранного слова. Она рассказывала, что была свидетельницей того, как у ее бабки, великой мастерицы ругаться, без всякой болезни вдруг распух язык до самой гортани, так что она ни пить не могла, ни есть, ни слова сказать. Несколько дней промучилась и умерла.

(34.) Один студент, находясь как-то вечером дома, позвал жену и наложницу, а те не шли. Спросил маленькую служанку, где они, и та ответила:

— А они с каким-то молодым человеком уехали в южном направлении.

Студент схватил меч и помчался вдогонку. Догнав, хотел было отрубить им головы, как вдруг юноша исчез, а на месте его появился старый буддийский монах в красном плаще[229], в одной руке у него чашка для сбора подаяний, в другой — посох. Ударив посохом по мечу, старик сказал:

— Ты все еще ничего не понял! Слишком много думаешь о личной выгоде, слишком много в тебе зависти, слишком много хитростей, они и мешают тебе прозреть. Духи питают отвращение ко злу, творимому исподтишка, поэтому и решено было, чтобы эти женщины отмолили твои грехи. Чья же тут вина? — сказал и исчез.

В полном молчании студент повез женщин домой. Обе они говорили:

— Мы раньше никогда не видали этого юношу, да он нам совсем и ни к чему, только нас вдруг одолела какая-то растерянность, мы были словно во сне, когда поехали за ним.

Соседи рассуждали так:

— Ведь не из развратных же побуждений сбежали эти женщины из дому! И не сговаривались раньше. Как же они поехали за ним? Ведь при побеге от людей прячутся, а они так открыто, средь бела дня уехали, да еще медленно, словно дожидаясь, пока их нагонят? Наверное, студента действительно духи покарали!

Но так в конце концов и не могли назвать совершенное им зло. Видно, это действительно было зло, творимое исподтишка!

(35.) Как не поверить в то, что дела наши всегда предопределены?

Весной года у-цзы[230] по просьбе одного человека я написал стихи на картине, изображавшей инородца-охотника, вооруженного луком и едущего верхом на коне:

Белых трав островерхий раскинулся луг,

Скот тучнее день ото дня.

Ты могучей рукой натянул свой лук

И спешишь, горяча коня.

Но куда же ты мчишь? Выпить алую кровь

Антилопы, сраженной стрелой,

Чтобы завтра средь горных тяньшаньских снегов

Не свалил тебя ветер ночной.

В восьмую луну того же года человек этот был отправлен с армией в Сиюй.

В другой раз достопочтенный Дун Вэнь-кэ[231] нарисовал мне картину, на которой был изображен осенний лес. Стихотворной надписи на картине не было. После этого я попал в Урумчи. К западу от города на протяжении нескольких десятков ли тянулся густой лес, огромные древние деревья вздымались до самых облаков. В былые дни полководец Уми Тай[232] воздвиг в этом лесу беседку и дал ей имя Сю е[233]. Гуляя там на досуге, я понял, что эти места — точь-в-точь те, что были изображены на подаренной мне картине. Поэтому в год синь-мао[234], вернувшись в столицу, я написал следующее стихотворение:

Подмерзающий лист пожелтел,

На каменьях темнеет иней.

Одиночество — мой удел,

Я пишу, околдован пустыней.

Кто мог знать, что у западных круч

Мне придется по свету мыкаться,

Где деревья до сизых холодных туч

И беседка Цветущей дикости.

(36.) В Наньпи жил человек, умевший излечивать кожные заболевания. Талант у него был большой, но он любил втайне применять ядовитые лекарства, требовал с больных высокой оплаты, а тот, кто не выполнял его требований, обязательно умирал. Держал он свои средства в глубокой тайне, так что другие врачи ничего о них не знали.

И вот однажды его сына убило молнией, а тот человек жив и до сих пор, только никто больше не решается обращаться к нему за врачебной помощью.

Кто-то сказал:

— Он многих убил, почему же Небо не его казнило, а его сына? Это несправедливое наказание!

Но ведь если преступление не карается высшей мерой, о нем будет неведомо даже детям преступника; если зло не достигает высшего предела, о нем не узнают даже современники. Небо казнило его сына, и благодаря этому преступления его стали известны повсюду.

(37.) Ань Чжун-куань рассказывал:

«Некогда, во время измены У Сань-гуя[235], жил колдун, искусный в гаданиях и предсказаниях. Намереваясь примкнуть к У Сань-гую, он отправился в путь и по дороге повстречал человека, который тоже собирался присоединиться к У Сань-гую. Они заночевали вместе в пути. Новый знакомый колдуна улегся спать около южной стены.