Заметки из хижины "Великое в малом" - [46]

Цю очень удивился: как это деревенский мальчишка сумел сочинить такие стихи? Хотел было расспросить его, смотрит — только бамбуковая шляпа мелькает среди елей и можжевельника, мальчишка успел уже проехать больше половины ли.

Так Цю и не узнал, дух ли какой-нибудь или бессмертный над ним пошутил, то ли деревенский мальчишка, услыхав, как кто-то читал эти стихи, запомнил их...

[27. Человек на заброшенном постоялом дворе видит стихи, написанные бесом.]

(28.) Мой свояк Ли Лу-юань, по прозванию Цзи-чао, родом из Цзинчжоу, получивший степень цзюйжэня в год цзя-у правления под девизом Кан-си[218], был искусен в сочинении стихов.

Как-то в тот перйод, когда он ожидал назначения на должность, во сне сочинил парные строки:

С горы Цзи разлетаются прочь луани[219],

На горе Эмэй служил Цюй.

Проснувшись, он сам не мог понять, что это значит. Впоследствии получил назначение в Хунань. Там он и умер. А это было место, где слагал свои стихи Цюй Юань[220].

(29.) У моей покойной бабушки, госпожи Чжао, был маленький пятнистый щенок. Боясь, что он будет воровать мясо, служанки, сговорившись, убили его. Среди них была одна, по имени Лю-и. Ей приснилось, что этот щенок пытается загрызть ее, и она стала кричать и бредить во сне. Узнав об этом, бабушка сказала:

— Служанки убили собаку сообща, почему же она затаила обиду на одну только Лю? Видно, Лю сама воровала мясо и потому не может успокоиться.

Стали выяснять. Оказалось, так и было.

[30. Цзи Юнь видит духов деревьев.]

(31.) Господин Сун Цин-юань из Дэчжоу рассказывал:

«Даос Люй — не знаю, откуда он родом, — был искусен в магии. Как-то он гостил в доме главы палаты земледелия Чжана из Тяньшаня, а там как раз собрались гости полюбоваться вистариями. Среди них был один мирской ученый, человек недалекий, рассуждавший вульгарно и пошло; говорил он, что называется, не закрывая рта и всем невыносимо надоел. Особенно же надоел он одному молодому человеку, который и буркнул, не подумавши:

— Хватит языком-то молоть без конца!

Этот ученый чуть не с кулаками полез на него. Находившийся среди гостей старый начетчик начал было их мирить, но они его и слушать не стали; тогда и он разозлился. Настроение у всех, разумеется, испортилось. Даос что-то шепнул мальчику-слуге, тот принес ему бумагу и кисть, даос нарисовал амулеты и тут же их сжег. Внезапно все трое ссорившихся поднялись со своих мест и начали кружиться по двору.

Затем тот пошляк-ученый быстро направился к юго-восточному углу двора, уселся там и стал без умолку рассуждать сам с собой. Когда прислушались, оказалось, что он ведет беседу с женой и наложницей о всяких своих домашних делах. Вдруг он начинал оглядываться по сторонам и словно мирить кого-то, или оживленно спорил сам с собой, или принимал виноватый вид: то согнет одно колено, а потом оба, то без конца бьет поклоны.

Поглядели на юношу, а он сидит в юго-западном углу на перилах, стреляет глазами во все стороны и что-то вкрадчиво говорит; то вдруг весело засмеется, то начнет рассыпаться в благодарностях, а то запоет тихонько арию из «Девушки, стирающей пряжу»[221], а потом трубит, трубит без конца и руками ударяет в такт, принимая изящные позы.

Что же до старого начетчика, то он сидел в строгой позе на каменном мостике и читал наизусть главу из Мэн цзы[222], повествующую о делах циского Хуаня и цзиньского Вэня, рассекая фразы и слова, взглядами делая замечания, словно руководя занятиями четырех-пяти учеников: то покачает вдруг головой и скажет: «Неверно», то вдруг посмотрит сердито и крикнет: «Все еще не понял?» — и без конца клокочуще кашлял.

Все в удивлении стали смеяться, но даос взмахом руки прекратил смех.

Наступило время расходиться по домам. Даос снова сжег три амулета, и те трое тупо замерли в растерянных позах. Прошло немного времени, и они стали приходить в себя. Решив, что спьяну задремали в гостях, они стали рассыпаться в извинениях. Гости начали расходиться, потихоньку посмеиваясь.

— Это ничтожное искусство, — сказал даос, — о нем и говорить-то не стоит. Е Фа-си[223], когда он привел танского императора Мин-хуана в Лунный дворец, пользовался этими амулетами.»

В то время Е Фа-си по ошибке числили настоящим святым, а узколобые конфуцианцы считали все это вздором — ведь это свидетельствует об узости кругозора и обывателей и начетчиков. Потом на постоялом дворе Е Фа-си задержал с помощью талисмана отлетевшую душу любимой наложницы Мин-хуана. Когда она ожила, он поднялся на колесницу и исчез вместе с красавицей.

Уж не потому ли книга «Чжоуских установлений»[224] запрещает говорить народу о чудесах?

(32.) Старый начетчик Цзи Жунь-чу из Цзяохэ в год и-мао правления под девизом Юн-чжэн[225] отправился сдавать государственные экзамены в главный город провинции[226] и к вечеру прибыл в Шимэньцяо.

На постоялом дворе все было переполнено, свободна была только маленькая комнатушка, выходившая окнами на конюшню, — там никто не соглашался ночевать. Временно он и поместился в ней. Лошади били копытами, и всю ночь ему не удалось сомкнуть глаз.

Когда все в доме заснули, Цзи Жунь-чу вдруг услышал, что лошади разговаривают между собой. Он любил читать всякие старые истории, и ему вспомнился рассказ о каком-то человеке времен Сун, который у плотины слышал, как разговаривали лошади. Поняв, что это не оборотни, Цзи, затаив дыхание, стал слушать разговор лошадей.