Задание на дом, или Реферат о Фёдоре Коне - [28]

Дети вышли на улицу, а у Нюши начались каждодневные ее заботы. Захлопоталась и вдруг услышала — Егор. Сердечко забилась от радости. Выскочила на крыльцо и замерла. В ожидании. Егор привязал коня у коновязи, а тут и Настена закричала:

— Тятя из Шмаленска! Хлебца пливез! Хлебца.

Сбежала с высокого крыльца, вытирая руки о передник на ходу, припала к пропахшей потом рубахе:

— Егорушка! Родимый! Надолго ли?

— Завтра назад? Как вы?

— Ничего. Держимся? Зерна привез?

— 16 копеек в день платят, купил мешок ржи, продержитесь пока.

— А сам то как?

— Сам у тяти перехвачу, не дадут помереть. — Достал из — за пазухи два медовых пряника, протянул детям. Те от радости замерли, вопросительно поглядели на мамку: — можно?

— Можно, берите, ешьте. Только не все сразу. Сначала один разломайте, второй опосля. — Повернулась к Егору.

— Как жонка его?

— Злющая, как змеюка. Да ничего, тятя ей особо не потакает.

— А с чего взял, что злющая?

— Дак поглядела на меня давеча, когда щи хлебал — чуть не подавился.

— Ясно дело, может последние щи доедал. Кому нынче нахлебники нужны. Самим, поди, голодно.

— Как же? Жадная просто. Тятя принес ей мешок овса да сала кусок — на стол не выложила, пока не цыкнул на нее.

— Сало? — Ванятка, бросил деревянную лошадку и бросился к притороченной к седлу торбе.

— Сало! А то, как же. Дед и вам сала передал — Егор достал из мешка кусочек сала, завернутый в тряпицу. — Только негоже на улице куски хватать. В избу пойдем. А пряники? Съели уже? — подхватил малышей, посадил себе на плечи — двинулись в избу.

— А у нас щи, вкусные — сласть! С клапивой. Она в щах не жжется! А давеча Ванятка меня крапивой — больно! — Настена схватила тятю за ухо, потрепала ласково.

— Кыш, воробьи, дайте тяте умыться с дороги. Нюша налила в глиняный рукомой водицы, достала вышитый рушник. Егор сбросил суконный кафтанец, пропотелую темную рубаху, повесил на спицу рядом с дверью, забрякал медным соском, умылся. Нюша подала чистую белую рубаху, вышитую красными узорчатыми дорожками, погладила мужнино плечо — засияли искорками голубые глаза ее. Егор повесил рушник ей на плечи, поднял тяжелую косу поверх рушника, погладил золото волос, туго заплетенных. Это было давняя их забава. Когда юницей была — любовался косой ее, а прикоснуться и не мечтал. А уж распущенные волосы только темной ночью при свече, когда Нюша снимала повойник[75] и расчесывала волосы свои частым гребнем, и покрывали они и округлившиеся ее плечи, и спину, и падали с лавицы золотистой волной почти до пола в горнице…

Сел за стол. Детишки притулились рядышком, вопросительно поглядывая на тятю.

— Ну, Иван, давай, как старший брат ответ держать. Как вели себя? Мамку слухали?

— Слухали, тятя. — Иван покосился на сестру.

— Слюхали — слюхали — закивала головой Настенка, — только хлебца просим, а у мамки нету, вот она и забижается на нас.

Егорша тяжело вздохнул, прижал к себе ребятишек.

Нюша споро достала из печи горшок со упревшими щами, две пареные репки, налила в кружки молока. Егор встал, перекрестился на Красный угол, детишки повторили за отцом слова молитвы, повернув светлые головенки к мерцающей лампадке.

— Ешьте, родимые!

— А ты?

— Я поснедала уже. Ешьте.

Ванятка и Настя схватили репки, дружно захрумкали. Егор хлебал щи деревянной ложкой.

— Щи царские, Нюша.

— Да уж, крапивушка не даст помереть. Дай Бог, Красава — кормилица доится, знает, горемыка, что нам без нее никак.

— Потерпи, родимая, выберемся.

— Да я ничего, нам с коровкой то грех плакаться. Как в городе то?

— Голодно. Давеча челобитную царю писали, просили хлебушка подкинуть. Фёдор Савельич подписал.

— Прислали хлеба?

— Как же, — отложил ложку. — Батогов прислали. Безобразов солдат пригнал из гарнизона, зачинщиков, кто челобитную писал, повязали.

— А Савельич?

— Пятьдесят ударов батогами прилюдно!

— Как же? Господи! Мастера! Батогами? Перед честным народом? — Нюша всхлипнула, вытерла рушником набежавшие слезы.

— Что, мамка, плачешь? Кого батогами?

— Кыш с лавки, на улицу ступайте, неча во взрослые разговоры встревать.

— Запил Фёдор Савелич, уже неделю на стройке не появляется, тятя говорил, пьет. В кружало[76] завалился на торговой площади, там и спит на лавке в задней горнице. Хозяин не гонит, знает, что Фёдор Савельич расплатится. Не тот человек, чтобы обмануть.

— Чтой — то делается? Безобразов то! Имя, какое!

— Имя в самый раз! Злой, что Кащей. Сказал, если Савельич стену к весне не достроит — не сносить головы. Мир с поляками заканчивается. Ждем войны.

Нюша перекрестилась на образа:

— Господи, помилуй! Матушка Богородица, помоги, спаси землю русскую.

— Выдюжим, Нюша! Не горюй!

— Да как же, Егорушка, помнишь, малые в землянке мерзли? Неужто и детушкам нашим такая судьба уготована?

— А зачем стену строим? Ты бы увидела ее, Нюша! Богатырь — стена. Шесть тысяч люду строит. Яблоку негде упасть: камень возят со всех городов, Старицы в Рузе, а известь жгут в Бельском уезде и у Пречистой в Верховье.

— Красивая стена?

— Красивая! Что твое ожерелье! Горит. Червоная, ожерелье и есть. Вокруг Смоленска огибает, башни, что кораллы твои, Нюша. Знатный подарок… — Там и тятя с Мартыном.