За обиду сего времени - [76]

Я впервые получил возможность рассмотреть двух других женщин. Обе они были жёнами – уже вдовами – хозяев верфей, но на этом их сходство заканчивалось. Мэри Моррис была полной рыжеволосой особой с вечно хмурым выражением лица, а Элизабет Ричардс – улыбчивой, светловолосой и стройной. Как ни странно, именно она была беременной – об этом я узнал от Ренаты.

Обед поначалу не удался – миссис Пикеринг то и дело капризничала, мол, кормят нас не тем, это невкусно, то вообще невозможно есть, подайте мне хороший английский гэммон[53] или запечёное мясо. Но всё умяла до последней крошки, даже добавку. За обедом она только и разглагольствовала о своей тяжёлой доле, и о том, что её муж обрёк её на столь тяжёлую долю, а свёкр вне всякого сомнения лишил какого-либо наследства, "а мне ещё его наследника растить". Ещё она начала ныть, что ей не дают даже канарского.[54] Когда я мягко возразил, что вино повредит плоду, она с обидой ответила, что её мать пила вино, когда была ей беременна, "и я получилась на заглядение." Я вздохнул с облегчением, когда она, подмяв и десерт и сославшись на головную боль, отчалила в сопровождении охраны. Всё это время она на других смотрела, как на прислугу, и даже два раза делала им замечания, когда они пытались что-либо сказать.

Впрочем, миссис Моррис ушла вслед за губернаторшей – у меня сложилось впечатление, что для неё подобное обращение было в порядке вещей. А миссис Ричардс, когда дверь за той захлопнулась, улыбнулась и через минуту спросила:

– Милорд, вы ведь, наверное, пригласили нас не только для того, чтобы выслушивать сентенции губернаторской вдовы?

– Вы необыкновенно проницательны, миссис Ричардс. У меня к вам небольшая просьба.

И я объяснил ей, что ей делать с конвертом и мешочком.

– Сделаю, милорд. Я правильно понимаю, что об этом не нужно говорить моим товаркам по несчастью?

– Именно так. И позвольте передать вам кое-какие деньги – на расходы.

И я выдал ей шесть фунтов из казны "Белого медведя". Она взяла один и передвинула оставшиеся пять ко мне.

– Это слишком щедро, милорд.

– Возьмите. Вам придётся в первое время как-нибудь устроиться. Да и на ребёнка вам понадобятся деньги.

– Зря вы так, милорд. Вернусь к родителям в Йорк, они будут мне рады – и ребёнку тоже.

– Но до Йорка ещё добраться надо.

– Доберусь, не впервой. Тем более, ко мне сватались и другие, думаю, через два-три года я вновь буду замужем. А мистер Ричардс… когда напивался, он меня бил, за волосы таскал, а, бывало, и весьма непотребно со мной обходился. По нему я точно плакать не буду.

– Эх, надо было предложить вам остаться на Бермудах.

– Лучше так, милорд. Всё-таки я буду на родине. А от Сент-Джорджа у меня остались не самые лучшие воспоминания, уж поверьте.

Девушка, ничуть не смущаясь моим присутствием, стащила с себя платье, оставшись в полупрозрачной длинной рубашке, и сунула всё, что я ей выдал, под чашечки последней, сказав мне с робкой улыбкой:

– Там у меня потайной карман, и я, с вашего позволения, милорд, решила спрятать это до возвращения в кубрик, чтобы мои спутницы ничего этого не увидели.

Я лично проводил девушку до охраняемого кубрика, где они содержались, и напоследок даже поцеловал её руку. Та зарделась, но ничего не сказала. А я подумал, что есть и весьма милые англичанки – но тут меня я почувствовал дикую тоску по дому, по Лизе, по детям… Когда же я вас наконец увижу – и увижу ли? Ведь наш путь в Невское устье вполне может оказаться дорогой в один конец – мы, конечно, нанесём врагам наиболее возможный урон, но и, вполне вероятно, сами сложим головы за веру, царя и отечество… Я слишком много слышал от родственников про то, как боевые офицеры бежали с Крыма и из Владивостока, и мне отнюдь не хотелось так же уходить в надежде когда-нибудь вернуться. Надежде, которая в их случае не сбылась.

Ещё было светло, и я решил прогуляться по палубе, но это не принесло никакого облегчения – перед моим внутренним взором постоянно маячили то нагая миссис Блайд с выставленными вперёд острыми когтями, похожая на ведьму, то падающие с доски сын и отец Пикеринги, то миссис Пикеринг, оказавшаяся отнюдь не беззащитным кроликом, а стервой с ледяным сердцем… Конечно, всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что англичане учинили при захвате островов и во время их дальнейшего владычества, но этого я своими глазами не видел. Я и сам не заметил, как оказался на носу корабля, где встал в позу, похожую на ДиКаприо в фильме про "Титаник", вот только выражение моего лица очень уж сильно отличалось от Леонардо.

Не знаю, сколько я там стоял, но очнулся я, услышав голос Саши Сикоева:

– Лёх, ты же уже убивал людей. И в Новой Испании, и в России, и в Ливонии…

– Ты знаешь, одно дело, когда враг точно так же вооружён, как и ты, а другое, когда ты сознательно лишаешь жизни людей, находящихся в твоей власти. Сказано же: "Не судите, да не судимы будете." Да и Господь призывает нас к милосердию.

– Понятно. Знаешь, Алексей, мы, осетины, крестились за семьдесят лет раньше твоих предков – в девятьсот шестнадцатом году. Конечно, наша версия православия несколько иная – у нас она соединилась с многими дохристианскими традициями. Но всё-таки позволь мне, как старшему брату во Христе, так сказать, напомнить тебе, что вера должна быть с кулаками. Ведь ещё Спаситель сказал: "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч"