Опять она меня пилит. Руки в боки – и начинается, в который раз уже: «Ты такой! Ты сякой! Ты не сделал того! Ты не сделал этого! Ничтожество! Придурок!»
Только тут до меня дошло, что почему-то все это супруга моя ненаглядная орет по-русски, а русского языка-то она и не знает! Да и разошлись наши пути уже два года назад. А пилёж все продолжается: «Пи! Пи! Пи! Пи!»
И тут я проснулся. На тумбочке у кровати пикали часы «Сейко» – я называл их «Сенькой» – купленные мною после нашего расставания. А над тумбочкой виднелся светлый, чуть розовый, предрассветный квадрат окна. Я вскочил и огляделся – в каюте, как и следовало ожидать, никого, кроме меня, не было – вторая койка была так же ровно застелена, как и позавчера, когда я сюда вселился.
Еще года полтора назад я бы и не поверил, что когда-нибудь в обозримом будущем окажусь за «железным занавесом», в той самой стране, которую некогда покинули мои предки – кто ушел из Крыма, кто из Владивостока, кто через Финляндию… То, что я, или мои потомки, вернемся когда-нибудь в Россию, мои дедушки и бабушки считали аксиомой. «Вот падет коммунизм, и тогда…»
И вот пришли Горбачев, Перестройка, Гласность – а потом и падение коммунизма. Но когда я рассказал родителям, что еду в Россию, отец просто бросил трубку, потом перезвонила мать и долго уговаривала меня не рисковать:
– Ты же знаешь, тебя немедленно арестует КГБ, и, если тебя сразу не расстреляют, то посадят в ГУЛАГ, и вряд ли мы тебя когда-нибудь еще увидим!
Все мои слова о конце СССР, о том, что ГУЛАГа нет давно, равно как и КГБ, ее не впечатлили:
– Да они только притворяются, а на самом деле там ничего не изменилось.
И если бы ситуация сложилась по-другому, я бы, может, и не поехал.
Но обо всём по порядку…
Родился я в небольшом городке недалеко от Нью-Йорка. Учился в нормальной американской школе, но по воскресеньям, после церкви, когда мои друзья ездили на пляж, ходили на яхтах, или просто тусовались, я проводил по нескольку часов в русской школе, где меня учили читать и писать, преподавали мне русскую историю, литературу, и многое другое. Уроков за одно воскресенье нам задавали больше, чем в американской школе за всю неделю, и мама лично проверяла, как я сделал домашнее задание. Так что отлынивать не получалось. Времени тусоваться практически не было – я еще играл в американский футбол, баскетбол, и лакросс (вид спорта, позаимствованный у индейцев). А лето проводил сначала в русских скаутских лагерях, а потом, когда я подрос и скауты мне надоели, стал работать спасателем на пляжах родного Лонг-Айленда.
Может, из-за успехов в американском футболе, а, может, и потому, что оценки и результаты экзаменов у меня были вполне приличными, меня взяли в один из самых престижных университетов Америки. Чтобы не сидеть на шее у родителей, я записался в ROTC – своего рода военную кафедру[1]. Программа эта полностью оплачивала мое образование, а мне, в свою очередь, приходилось посещать разные военные занятия и проводить летом по нескольку недель в военных лагерях. В первое же лето, во время курса молодого бойца, узнав, что я русский, сержант стал обзывать меня «commie» (коммунистом). Но когда это попробовали повторить некоторые из курсантов, я не выдержал и набил двум из них морду. Думал, отчислят, но сержант, узнав об этом, как ни странно, спустил дело на тормозах и даже зауважал меня.
Но вот образование закончилось. Я был неплохим спортсменом, но шансов попасть в Национальную футбольную лигу у меня не было, а в полупрофессиональных лигах мне играть не хотелось. Вместо этого, я провел еще два года в аспирантуре крупного университета на Среднем Западе, получил степень магистра, и женился. Последнее, как оказалось, было большой ошибкой.
Одним из условий получения стипендии от ROTC была четырехгодичная служба в американской армии. И я надел мундир «второго лейтенанта», то есть лейтенанта по российской классификации, и очутился в маленьком городке под Франкфуртом. Городок был малоинтересен – после бомбежек от него остались рожки да ножки, а после войны он стал крупной американской базой. К счастью, через полгода меня перевели в Штутгарт – намного более приятный город, где я, как магистр информатики, стал заведовать разработкой программного обеспечения для нужд армии.
Германия мне, в общем, нравилась. Еще интереснее были поездки в другие страны, ведь мы жили недалеко от Франции, Швейцарии, и Австрии. Все было бы хорошо, если бы не постоянное нытье жены – мол, у нее степень бакалавра по истории искусств, а здесь интересной работы нет вообще. О том, что с такой степенью ей и в Америке было бы очень трудно найти работу по специальности, она не вспоминала. Практически каждый вечер сопровождался жутким скандалом.
