За обиду сего времени - [74]

Все ирландцы, вызвавшиеся поработать палачами, уходили с Ао в Ирландию, что меня радовало – живи потом с подобными согражданами… За день до казни, я разъяснил им, что никаких издевательств над англичанами не потерплю. Для тел пленные вырыли братскую могилу во дворе тюрьмы, им же было поручено снимать трупы с виселицы и хоронить их. После казни, старый корпус тюрьмы должен был быть переделан в музей английского владычества, а виселица стать одним из экспонатов – больше никого казнить мы не собирались.

Мне пришлось присутствовать – всё-таки я верховная власть в этих краях. Из наших, кроме меня, присутствовали лишь солдаты – никто добровольно не был готов на такое зрелище. Даже Ваня Заборщиков, временный правитель архипелага, отпросился, мол, не моё это. Я хотел ему сказать, что не моё тоже, но лишь кивнул. А вот ирландцы пришли очень многие, включая почти всех обитательниц "цветника".

Посреди лужайки перед корпусами тюрьмы была врыта виселица, ранее находившаяся на главной площади. Перед моим внутренним взором появилась картинка казни Власова и его людей в СССР; её нам показывали в воскресной школе как пример советских зверств. Потом, когда я побольше узнал про Власова и его людей, я понял, что они этого заслужили. Но осадочек, как говорится, остался.

Сначала шли мужчины – шли хмуро, но без эксцессов. Каждой группе я зачитывал приговор, и ирландцы достаточно бесстрастно делали своё дело. Потом привели содержательниц "цветника". Обе бандерши неожиданно для всех заорали друг на друга и вцепились друг другу в волосы, покатившись по земле; их еле разняли. А когда привели миссис Блайд, одетую в тяжёлое бархатное платье из её гардероба, она вдруг как заорёт:

– Быдло папистское, вы хотите убить женщину, которая делала Божье дело? И ты, папистский князь, им это позволяешь?

Она вырвалась из рук держащих её ирландцев и побежала ко мне, выкрикивая проклятия. Её ухватили за платье, оно разорвалось, и дама осталась в вышитой сорочке с выемками для грудей. Кто-то поймал подол сорочки, но порвалась и она, а нагая мегера (ничего эротического я в этом, скажу честно, не увидел) бежала с озверевшим лицом в мою сторону, выставив перед собой руки с длинными ногтями. Все мужики (и я в том числе) замерли, как вкопанные, а ирландцы-палачи за ней не успевали. Из толпы зрителей выбежали три ирландки из "цветника", ухватили её и сумели доставить её обратно, после чего, искусанные и исцарапанные, а одна в порванном платье, молча вернулись на свои места. До самого конца ректорша выкрикивала оскорбления, а последними её словами были "вы все будете гореть в аду!"

В тот вечер, после того, как я закончил с различными совещаниями – которые я помню весьма смутно – я впервые с университетских времён напился – зрелище было не для слабонервных, по крайней мере для людей из моего времени. А в последнее утро, уверенный, что справятся и без меня, я отправился с привычной компанией на один из пляжей, чтобы хоть как-то забыть то, что видел.

Вернулись мы довольно рано – перед всенощной на палубе "Победы" отец Иоанн отслужил панихиду по убиенному помазаннику Божьему царю Борису и по убиенному царевичу Феодору. К моему удивлению, на ней попросил разрешения присутствовать и лорд Пикеринг, который стоял в кольце охраны и крестился тогда же, когда и все, только слева направо, как и положено у англикан. На саму всенощную он не остался, зато мы с ним встретились на ужине – я пригласил его с сыном, всё-таки это был последний вечер их жизни.

Бывший губернатор прислал мне весточку, что, мол, нездоров и предпочитает поужинать в своей каюте. Узнав об этом, лицо адмирала омрачилось, но он ничего не сказал; вместо этого, он попросил меня рассказать ему о России, о царе Борисе и о сыне его. Я сам и не заметил, как выложил ему всю историю Великого голода, умолчав разве что о нашей собственной роли.

– Упокой Господи их души, – склонил голову лорд Эдвард, когда я закончил своё повествование. – И наши тоже, вот только мы с Томасом заслужили свою судьбу, а они нет. Милорд, не смогли бы вы посетить меня, скажем, через два часа? Знаю, что будет поздно, но мне это было бы очень важно.

В половину одиннадцатого вечера я постучался в дверь его каюты. С собой я принёс бутылку дорогого коньяка из запасов "Святой Елены", шоколадные конфеты оттуда же, и кое-какую другую закуску поизысканнее. Я произнёс тост за его здоровье, но он лишь горько усмехнулся:

– Завтра днём мне оно уже не понадобится. А вот за ваше я выпью с удовольствием. И за успех вашего предприятия! Как мне ни горько это вам говорить, но здесь моя Англия на неправильной стороне.

Закусив вместе со мной сыром и конфетами, он улыбнулся:

– Нравится мне ваш обычай пить не просто так, а за что-нибудь. Но странный этот ваш бренди – тот, другой, был намного лучше.

– Этот ценится у нас намного больше – он мягче, в нём есть особый букет и вкус…

– Зачем это моряку? Главное, чтобы пробирало до печёнок. Но я благодарю вас – я подозреваю, что этот напиток намного дороже.

– Я вам тогда пришлю ещё бутылку того бренди.

– Буду очень вам благодарен! Но как вы, наверное, догадались, я позвал вас не только для того, чтобы с вами выпить. У меня к вам просьба, даже две.