Ястребиная бухта, или Приключения Вероники - [8]

— Зря стремаешься. Ты очень красивая. Я б тебя соблазнила, точно.

— Что? — растерянно переспросила Ника. И та снова засмеялась.

— Не бойся, шучу. Я мужчин люблю больше. Хотя знаешь, какие бывают женщины, у-у-у. Ну, знаешь ведь, признайся. Ника растерянно смеясь, покачала головой с наверченным на волосы полотенцем. Ласочка переползла ниже и уставилась на ее красные щеки и лоб в каплях пота.

— Да не может быть! Такая с виду сладкая, кругленькая, бедра такие роскошные. И ни разика не пробовала? Не целовалась даже? А говоришь, муж в рейсах торчал все время. А у тебя ни мужиков, ни баб не было?

Ника, ну прикинь, ты б ему и не изменяла. Никаких рогов, сплошной сахарок. Встала, и успокаивающе махнув рукой, мол, шучу, распахнула дверь.

Все еще осторожно ступая, подошла к лесенке, взвизгнула и прыгнула, неловко обхватывая себя за коленки. Бирюзовая вода ухнула, взорвавшись мощной сверкающей короной.

— Иди сюда! Ой, класс какой! Ника отрицательно помотала головой.

— Давай вылезай, еще погреешься и надо идти. Время, Ласочка. Имя мягко скользнуло по языку, скатываясь прозрачным леденцом, таким же, как нежная, совершенно белая кожа гостьи. Та плавала, кружась и ныряя, выныривала и ахала, отплевываясь от воды, и белые волосы плыли по бирюзе, укрывая худенькую спину, как тонкие водоросли. Белые на белом. Ника следила за тем, как Ласочка играет, сверкая маленькой попой и плоским животом, и радовалась, что та совершенно мирно от нее отстала, сразу же, как поняла, что Ника не по этим делам. Даже скажем так — чересчур быстро. Оказалось, Нике еще хотелось поупираться. Она поняла это и усмехнулась, мысленно награждая себя язвительными прозвищами. Нравится, когда по шерстке гладят, а, Куся-Никуся, вот приблудилась красотка, настоящая снежная королевишна, куда уж тебе, с твоей задницей и растяжками вокруг пупка, и глядит с восхищением, говорит всякие рискованные вещи, и тебе хочется, чтоб смотрела еще и говорила дальше. Все же что-то женское блядское в тебе есть, верная жена любимого мужа…

— Ника! — Ласочка уцепилась за поручень у ее ног, — мне что-то плохо… Узкое личико совсем побледнело, руки цеплялись за никелированную трубу, маленькие острые груди поднимались от лихорадочного дыхания.

Ника, нагибаясь, схватила вялую руку, нащупывая босой ногой круглый металл, обняла Ласочку за талию и вытащила на кафель. Упала на коленки, растирая той плечи полотенцем.

— Прости, — сказала гостья, — что-то я раздухарилась. Прости.

— Сердце? Голова?

— Нет-нет, просто сразу устала. Они поднялись и, обнявшись, медленно пошли в парилку.

— Пять минут, — предупредила Ника, — а то еще прихватит. Пять минут и на выход, я все вырублю.

— Спать хочу.

— Отлично. Через десять минут уже будешь спать.

Через полчаса Ласочка и правда спала, как спят дети, надув губы и серьезно глядя перед собой закрытыми глазами в пушистых ресницах.

Ника подоткнула одеяло, поправила подушку. Помедлив, наклонилась и тихо поцеловала теплую впалую щеку. А потом, выключив свет и приоткрыв вьюшку, чтоб не угореть во сне, ушла в спальню и легла сама. На всякий случай завела старый будильник, чтоб встать через пару часов, поставила его на подоконник. Укрылась до подбородка, и почти мгновенно заснула, побежав во сне навстречу Фотию, который приехал из Каменной бухты и вытаскивал из багажника мокрые гидрокостюмы. Смеялся, ероша выгоревшие волосы. Такой любимый.

Над большой степью в перемешанных ветром облаках стояла луна, сцеживая вниз зябкий морозный свет, и он ложился на тихие воды бухт серебряной пеленой поверх свинца, подергивал тяжелую поверхность частой меленькой зыбью. Ветер все еще гулял там, наверху, тащил облачные клочья, а внизу все стихало, даже шум прибоя был еле слышен, и не шевелились зимние голые ветки в прореженных рощицах среди старых скал. В маленьком, жарко натопленном доме две молодых женщины спали, не слыша, как далеко в степи ревут моторы, и прыгающие пятна фар дергают из темноты то разбитый старый проселок, то побелевшие склоны холма. Слышал кот Степан — он ушел из прихожей в гостиную еще до того, как Ника плотно закрыла дверь — не выпустить тепло. И сейчас выбрался из-под книжного шкафа, откуда наблюдал за тем, как хозяйка укладывает гостью. Мягко подошел, дергая усами, понюхал свешенную к полу узкую руку с черными в сумраке ногтями. И уйдя, вспрыгнул на подоконник, сел там за прозрачным кружевным тюлем, подняв морду, стал смотреть через пустой двор. Поверх бетонного забора черное небо показывало горы призрачно светящихся облаков. Иногда Степан отводил настороженное ухо, направляя его в тихую комнату. И когда спящая снова начинала дышать мерно, перестав проборматывать сонные слова, опять отворачивал ухо в сторону стекол. В спальне на домотканой скатерке тикал будильник, такой старый, что внутри при каждом звуке что-то еле слышно позвякивало, грозя отвалиться. Сквозь сон Ника слышала мерное дребезжанье и, не просыпаясь, ждала, когда зазвонит, по своей привычке снова и снова проживая скорое обязательное будущее. И потому испугалась, когда без всякого звонка одеяло зашевелилось.

Что-то горячее, живое толкнулось в ее бок и согнутую руку.