Якутскіе Разсказы. - [4]

У ближайшаго озера мы остановились, спустили лодку и усѣлись въ нее: рыбакъ спереди, я сзади. Обернувшись спиною одинъ къ другому и слегка опираясь, плыли мы подобно двулицему богу, у котораго одна голова была бородатая, европейская; другая — плоская, голая, монгольская.

Монгольская голова продолжала свой разсказъ:

— Все изъ воды… И корова жила въ водѣ, пока человѣкъ не поймалъ ее и не присвоилъ… Въ водѣ, какъ и въ воздухѣ, живутъ всякія животныя, даже люди. Да вотъ, смотри! и онъ указалъ весломъ на расколыханныя ходомъ лодки водоросли. — Развѣ это не лѣсъ?

Да, это былъ лѣсъ, — черный, таинственный, извѣстный только рыбамъ да утопленникамъ. Ни одинъ пловецъ не выберется изъ его чащи, разъ попадетъ въ него.

— Старики говорятъ, что раньше все было иначе, продолжалъ якутъ. — Все было хорошо, потому что воды было много… и соболи сами приходили къ юртамъ, и рыбы было такъ много, что стоило только пустить стрѣлу въ озеро, чтобы она выплыла, унизанная добычей; а теперь ничего нѣтъ. Соболи ушли, рыбы стало мало; только купцы, отцы наши, спасаютъ насъ; безъ нихъ пропали-бы совсѣмъ… даютъ деньги на подати, даютъ чай, табакъ, ситцы. Да! купцы!.. хотѣлъ-бы я быть купцомъ!

Лодка стукнула о берегъ. Снова потянули мы ее до слѣдующаго озера, и все такъ дальше… Лѣтомъ это единственный способъ передвиженія въ томъ краѣ озеръ, болотъ и поросшихъ лѣсомъ трясинъ.

Больше часа прошло въ такомъ путешествіи, когда узкой, заросшей ситникомъ рѣчкой прибыли мы, наконецъ, къ послѣднему озеру. Вдали, на его берегу, носились красныя звѣздочки искръ, вылетавшихъ изъ трубы юрты.

— Зайдешь къ Хахаку? спросилъ меня мой товарищъ, когда мы причалили къ берегу. — Я у него заночую.

Я взялъ часть вещей рыбака и пошелъ съ нимъ къ юртѣ.

Хахака я зналъ давно. Это былъ чудакъ, который своими выходками часто смѣшилъ, а иногда и раздражалъ сосѣдей.

— Хахакъ оніоръ 4) пошилъ себѣ шапку изъ цѣлаго волка! разсказывали мнѣ со смѣхомъ. — Хахакъ оніоръ заплатитъ всего по два рубля за кирпичь чаю; по три, говоритъ, слишкомъ много барыша будетъ.

— Что-жь, купцы? Дали?

— Э-э!.. старуха потихоньку доплатила! Развѣ не знаешь Хахака? не возьметъ по три… пить не будетъ, а не возьметъ.

Въ молодости Хахакъ слылъ за лучшаго охотника во всемъ округѣ. О его отвагѣ, хладнокровіи и ловкости разсказываютъ чудеса. Всякому промыслу онъ предпочиталъ охоту на медвѣдя; ходилъ на него съ рогатиной и винтовкой, нападая на врага то въ открытомъ полѣ, то въ берлогѣ. Эти поединки онъ любилъ такъ-же страстно, какъ и карты. Какъ только прослышитъ онъ про медвѣдя, такъ спать не можетъ; мучится, сердится и мечется, пока не вырвется изъ дому, не выслѣдитъ и не убьетъ звѣря.

Не разъ случалось, что промышленники откроютъ гнѣздо съ нѣсколькими звѣрями и пригласятъ Хахака, а онъ, горя нетерпѣніемъ, не можетъ дождаться утра и убѣжитъ до зари одинъ на конѣ, съ вѣрной собакой, къ указанному мѣсту. Здѣсь, обыкновенно, его находили блѣднымъ, обрызганнымъ кровью, окруженнымъ трупами валяющихся «лѣсныхъ князей». Товарищамъ его ничего не оставалось, какъ съѣсть по куску сердца и печени убитыхъ, выпить по чашкѣ крови и громко воскликнуть три раза побѣдоносное «ухъ!».

Послѣ этого всѣ глаза обращались на Хахака, который, будто равнодушный, но на самомъ дѣлѣ взволнованный и гордый, стоялъ, наклонивъ чело, окруженное ореоломъ славы богатыря. Вѣдь это онъ убилъ медвѣдя «съ хвостомъ», который, какъ извѣстно, былъ чортъ, а не медвѣдь. А развѣ не онъ убилъ воинственнаго «шатуна» 5), который преслѣдовалъ людей, похищалъ скотъ и котораго не брала ни пуля, ни рогатина?

Самъ Хахакъ никогда не хвалился, никогда не говорилъ о своихъ подвигахъ, всегда былъ скроменъ и молчаливъ, какъ прилично человѣку, который о многомъ знаетъ гораздо больше другихъ. Однако, вслѣдствіе несчастія, которое недавно случилось съ нимъ на охотѣ, онъ совсѣмъ измѣнился. Пересталъ охотиться и играть въ карты, обѣднѣлъ, облѣнился и сталъ чудной: счастье и почетъ покинули его.

Юрта его стояла недалеко отъ берега, скоро мы подошли къ ней. Внутри пылалъ веселый огонекъ и слышны были голоса разговаривавшихъ. Семья еще не спала. Я подошелъ къ двери и заглянулъ въ щель. Передъ огнемъ, обращенный лицомъ въ мою сторону, сидѣлъ Хахакъ и держалъ сѣть, но не вязалъ ее, а, вытянувъ впередъ руку, говорилъ что-то собравшимся около него слушателямъ. У ногъ его возился маленькій нагой ребенокъ, играя мѣдной оправой ножа, висѣвшаго въ деревянныхъ ножнахъ, пришитыхъ къ кожаннымъ штанамъ разскащика, повыше голени правой ноги.

Хахакъ былъ очень оживленъ, ежеминутно обращался къ слушателямъ и сильно стучалъ пяткой по глиняному полу.

— Они брезгаютъ ѣсть конину, а ѣдятъ свинину! говорилъ онъ. — Конь самое умное и чистое животное!

— О, такъ! подтвердили слушатели.

— Свинья! Видѣлъ я ее! Отвратительная! Шерсть на ней не растетъ; она голая, грязная, глупая и злая! Уши огромныя, хвостъ тонкій и вьется какъ змѣя, глаза маленькіе, а зубы какъ у пса. И сердитая-же!.. Былъ это я въ Якутскѣ и вотъ мнѣ случилось… чуть-чуть не съѣли меня… Тамъ ихъ много. Вышелъ я на крыльцо покурить трубку, всѣ еще спали, только что заря занялась. Во дворѣ шатались и хрюкали свиньи. Я, молодой, любилъ пошутить. Собрались это онѣ вокругъ меня — я и покажи имъ кукишъ. Какъ набросились онѣ на меня! Я на крыльцо — онѣ за мной, я на лавку и онѣ туда-же! Окружили меня, хрюкаютъ, а я имъ все кукишъ, да кукишъ показываю! На, на, на! — Онъ плюнулъ въ кулакъ и выставилъ его впередъ.