Якутскіе Разсказы. - [3]

Долго стоялъ я, всматриваясь и вслушиваясь. Глубокая тишина, покой, всегда господствующіе въ здѣшнихъ лѣсахъ, сознаніе, что на десятки верстъ вокругъ нѣтъ никого, кромѣ меня, въ этой пустынѣ, — пробудили тревогу и тоску въ душѣ. Чтобы разсѣять ихъ, я двинулся дальше. Время было подумать о возвращеніи, но это была не легкая задача: продираясь сквозь Шайтанъ-тумулъ, я потерялъ всякое понятіе о направленіи, по которому долженъ былъ возвращаться.

Наконецъ, я напалъ на какую-то маленькую тропку и рѣшилъ идти по ней, надѣясь, что она доведетъ меня до жилья. Сдѣлавши нѣсколько шаговъ, я убѣдился, что шелъ не тропой, а однимъ изъ слѣдовъ, оставленныхъ водой или вытоптанныхъ звѣрями. Чтобы оріентироваться, надо было вернуться къ тому мѣсту, гдѣ я передъ этимъ останавливался, такъ какъ только оттуда я могъ болѣе или менѣе опредѣлить дорогу черезъ лѣсъ на прямикъ, — но мѣсто это исчезло: ночь убрала его новыми тѣнями, мгла затянула его серебристой паутиной. Около часа ходилъ я, ища напрасно. Дѣйствительность исчезла, вмѣсто нея передо мной вставали фантастическіе лѣсные призраки.

Я зналъ людей, заблудившихся въ тайгѣ, которыхъ находили блѣдными, исхудалыми отъ страха предъ этими призраками, и возвращали ихъ домой полныхъ тревоги и безумія въ глазахъ! Несчастные блуждаютъ иной разъ вблизи своихъ домовъ, не видя ихъ, плачутъ и воютъ какъ звѣри, не будучи въ состояніи распознать странъ свѣта среди бѣлаго дня. По выздоровленіи, они утверждаютъ, что видѣли дьявола. Одна изъ причинъ такого состоянія, — это измученность вслѣдствіе вынужденной, напрасной, но напряженной ходьбы. Я сѣлъ на упавшее дерево, рѣшившись дождаться разсвѣта.

Вечеръ былъ холодный. Одежда моя была мокрая отъ тумана и дождя, притомъ она была слишкомъ легка для ночи въ лѣсу; вскорѣ сильный холодъ сталъ донимать меня. Попробовалъ я было развести огонь, да оказалось, что спички отсырѣли; одна, наконецъ, загорѣлась, но не могла разжечь мокрый хворостъ. Тогда, нарвавши побольше травы, я прикрылъ ею ноги, которыя больше всего терпѣли отъ холода, осмотрѣлъ ружье, прикрылъ капсули и дуло сухими пыжами и, опершись о дерево, пробовалъ заснуть.

Въ такомъ положеніи всѣ чувства быстро тупѣютъ отъ боли. Слабѣетъ осязаніе, обоняніе, зрѣніе даже, одинъ только слухъ становится невѣроятно тонкимъ. Черезъ нѣсколько минутъ я уже слышалъ біеніе моего сердца, шумъ переливавшейся въ жилахъ крови, шопотъ деревьевъ и шелестъ клубившагося пара — мертвая лѣсная тишь наполнилась, вдругъ, говоромъ, вначалѣ едва уловимымъ, потомъ все больше и больше слышнымъ.

Вдругъ среди этихъ звуковъ моего воображенія, раздался вполнѣ реальный шумъ, который заставилъ меня открыть глаза. Онъ шелъ отъ середины озера и походилъ на правильные удары веселъ. Я устремилъ глаза въ то мѣсто, откуда слышался звукъ. Изъ-подъ тумана виднѣлось что-то надъ водой. Еще минута, и изъ глубины тѣней вынырнула маленькая якутская «пирога» и выплыла на середину озера. Я увидѣлъ ясно гребца, какъ онъ сидѣлъ склонившись на днѣ лодки и мѣрно ударялъ то правой, то лѣвой лопаткой длиннаго весла, съ концовъ котораго струилась вода, точно расплавленное серебро.

Быстро приплылъ онъ къ берегу и вытащилъ лодку на землю.

Чтобы онъ не увидалъ меня прежде времени, я, прячась, поползъ къ нему, зная, что всякій необычный шумъ заставитъ его убѣжать.

Человѣкъ былъ занятъ, вытаскивая что-то со дна лодки.

— Разсказывай! — привѣтствовалъ я его по мѣстному обычаю, медленно выходя изъ кустовъ.

Онъ крикнулъ и отскочилъ, но не убѣжалъ, потому что скоро узналъ меня. Узналъ и я его; это былъ бѣдный якутъ, жившій въ пяти верстахъ отъ меня.

— Ничего не знаю! Ничего не слыхалъ! Все ладно! Охъ, какъ-же ты меня испугалъ! проговорилъ онъ поспѣшно и протянулъ мнѣ руку.

— Что-же ты подумалъ?

— Чего не случается встрѣчать человѣку ночью, въ лѣсу! отвѣтилъ онъ уклончиво и подозрительно осмотрѣлъ меня съ головы до ногъ. — Иной разъ думаешь — человѣкъ знакомый, и говоришь съ нимъ, какъ со знакомымъ, а наконецъ окажется, что вовсе и не человѣкъ!!

— Что ты дѣлаешь здѣсь такъ поздно?

— Домой возвращаюсь! Завтра вѣдь праздникъ! А тоня моя далеко, на Вавилонѣ 3), верстъ тридцать будетъ. Самъ знаешь, люди мы бѣдные, живемъ рыбой… коней нѣтъ; все больше на лодкѣ, да на лодкѣ! Тянувши ее черезъ лѣсъ ушибъ себѣ ногу и замѣшкался.

— Ушибъ ногу? А сильно?

— Сильно, едва остановилъ кровь.

— Это ты свисталъ и кричалъ? спросилъ я, припоминая удивительные звуки, слышанные мною въ лѣсу.

— Я? Нѣтъ! — Якутъ замолчалъ и я видѣлъ, какъ, наклонившись надъ лодкой, онъ перекрестился.

— А ты, что тутъ дѣлаешь? спросилъ онъ меня, въ свою очередь.

Я смутился, не зная, что отвѣтить. Мнѣ не хотѣлось пугать его непонятной безцѣльностью прогулки.

— Ищу утокъ! солгалъ я.

— Утокъ? разсмѣялся онъ весело и бѣлые зубы его заблестѣли въ темнотѣ точно жемчугъ. — Утокъ здѣсь никогда не бываетъ.

— Не бываетъ? Почему-же? спросилъ я, помогая ему тащить лодку черезъ лѣсъ, къ слѣдующему озеру. Рыбакъ хромалъ.

— Озера бываютъ разныя, объяснялъ онъ. — Ихъ такъ-же много, какъ много звѣздъ на небѣ. Я думаю, что и звѣзды — это только отблескъ озеръ на тучахъ!.. Разныя бываютъ озера, какъ разныя бываютъ звѣзды… Большія, малыя, глубокія — что дна не достанешь… и мелкія опять, и болотистыя. Въ однихъ рыба жирная, въ другихъ худая; въ однихъ вода вредная — скотъ отъ нея сдыхаетъ, человѣкъ хвораетъ; въ другихъ бываетъ чистая, какъ воздухъ.