Взлет против ветра - [42]

— Вас махеи зи, геноссе Баталов? — И по-русски: — Поток угрожает жизни многих людей, если прорвет дамбу.

Он думал недолго, потому что не было времени размышлять и надо было сразу оценивать обстановку, как это бывает в воздушном бою перед атакой.

— Айн момент, фрау Хильда. Как вы полагаете, а можно ли устранить опасность бомбометанием в скопления льда?

— Вас, вас? Их ферштее нихт.

— Ну если я пошлю экипажи бомбить лед у плотины водохранилища. Посоветуюсь сейчас со специалистами — и пошлю.

И он поднял тогда звено бомбардировщиков. Деревни были спасены, паводок обошел их стороной, а газеты республики самыми восторженными словами благодарили летчиков. Через сутки позвонил Главком и весело выругался:

— Как тебе не стыдно, Баталов! Предотвратил такую беду, товарищ Ульбрихт орденом наградить тебя собирается, а я ничего не знаю.

— Так ведь это обычное дело. Исполнение служебных обязанностей, и только, — попытался пошутить Баталов.

— Смотри, — неодобрительно поправил Главком, — за ложную скромность тоже наказывают.

В другой раз он так пугнул звено «заблудившихся» иностранных самолетов, что дипломаты долго потом извинялись и оправдывались перед нашим правительством. И наряду с этим приходилось ему решать самые что ни на есть прозаические дела. Заботиться и о топливе для школ, и о помещениях для детских садов, выслушивать офицеров, обиженных на расквартирование, принимать делегации. Все шло своим чередом. Работали аэродромы, ворчал вечно в чем-то сомневавшийся Староконь, подрастал любимец Аркашка. Когда он учился уже в девятом классе, отец подарил ему на день рождения электробритву новейшей марки, и сын принял ее с большой радостью, потому что девчонки всего класса целый год издевались над его жиденькими, но очень упорными усиками.

Перед окончанием школы как-то вечером Аркадий пришел к отцу в его полутемный кабинет. Антон Федосеевич отдыхал перед ранним отъездом на учения. Аркадий нерешительно потоптался у порога.

— Спишь, папа?

— Нет, — ответил негромко Баталов, лежавший с закрытыми глазами. — Давай выкладывай, с чем пожаловал.

— Да нет, я, может быть, в другой раз, — заколебался было сын.

Баталов-старший насмешливо фыркнул.

— Зачем же в другой. Садись в кресло рядом и говори.

Сын присел, а отец с удовольствием погладил его твердую коленку. Ох уж эта привязанность одинокого вдовца к единственному сыну — что с ней может сравниться! Как луч весеннего утреннего солнца, освещала нежность озабоченное лицо командующего, когда видел он сына. Многие подчиненные Антона Федосеевича и представить себе не могли, что не было еще случая, чтобы Аркадий, уходя в школу, не поцеловал отца. Только в последний год вместо поцелуя стал коротко толкать его щекой о щеку и говорить при этом «ну!», что означало: «Будь здоров, папка. Я пошел!» Поудобнее устроившись в кресле с разными подлокотниками, Аркадий ровным голосом сказал:

— Уж если ты так хочешь, скажу. Я скоро сдаю экзамены, папа.

— Знаю. И что же? Хочешь посоветоваться, куда идти?

— Да, папа, — кивнул сын. — Только не посоветоваться, а сделать заявление.

— Вот как. Без отца, значит, решил? Ну говори.

Длинные пальцы Аркадия забарабанили по подлокотникам кресла.

— Мне было легко выбирать, папа, потому что перед глазами был живой пример.

— Какой же? — Антон Федосеевич с наигранным кряхтением встал с дивана, босыми ногами поискал комнатные туфли.

— Ты, папа, — улыбнулся сын. — И я решил твердо: никаких МГУ, МАИ и тем более ГИТИСов. Только в летчики! Только в истребители!

Антон Федосеевич пристально посмотрел сыну в лицо. Словно впервые увидел он многое, чего не замечал в сутолоке будней. Вот и широкие, твердые плечи, что стали прямыми, налившимися силой. И глаза светлые, материнские, умеющие смотреть открыто и не опускаться под встречным взглядом. И добрая складка над переносьем, возникающая в те мгновения, когда о чем-то серьезном задумался сын и мысленно проверяет правильность своего решения. Что сказала бы мать, услышав эти его слова? Наверное, затрепетала бы в смятении, как и все матери, у которых сыновья просятся в небо. А быть может, наоборот, смахнула бы слезу, нежданную, но гордую, — Анна — она такая! Что же касается самого Антона Федосеевича, то для него это решение не было большой новостью. Он давно уже подстерег завистливые глаза сына, какими тот провожал взлетающие истребители, когда вместе с отцом бывал на аэродромах, горячие вздохи, вырывавшиеся у Аркадия, когда кто-нибудь рассказывал бессмертные аэродромные побасенки. Или молчаливую гордость при упоминании кем-либо о подвигах и заслугах самого Антона Федосеевича.

— Что же ты молчишь? — спросил Аркадий.

Сжав тяжелые руки, отец медленно спросил у сына:

— А не ошибаешься ли, Аркаша? Может быть, ты попросту принял первый порыв за твердое решение? И потом, почему обязательно пилотская кабина? А разве конструктором или сталеваром быть хуже? Может, на факультет ракетостроителей пойдешь? Баталовского сына везде примут.

Аркадий не дрогнул. Только легкая прощающая улыбка промелькнула на губах.

— Нет, папа. Как баталовский сын я никуда не пойду, потому что к твоей славе никакого отношения не имею. И если ты еще раз так скажешь, я тебя перестану уважать. Сам хочу свои силы в жизни попробовать. — У него обиженно блеснули глаза, а отец озадаченно поглядел на сына.