Взлет против ветра - [41]

Столетов одобрительно кивнул седым ежиком своих волос.

— Генерал Копец, герой Испании, который застрелился в своем кабинете оттого, что не мог пережить картины горящего Минска.

— Совершенно верно, — подтвердил Баталов.

— Однако это еще не все, — продолжал Столетов. — Летчики летчиками, но там искажена общая картина сорок первого года. Все бегут, сдаются в плен, зарывают партбилеты, а один интендант даже съедает его. Командиры — тупицы и кретины… Не встречал я после войны этого Андрея Добронравова, иначе обязательно его бы спросил: а кто брал Ельню, кто провел блестяще Смоленское сражение, кто Москву, черт побери, отстоял?! Неужели те попавшие в плен окруженцы, чьим всхлипываниям посвящены две трети романа? Я повториться рискую, Антон Федосеевич, но, сколько бы иные литераторы ни намололи, какие бы турусы на колесах ни возводили, ясно одно: сорок первый год — это был экзамен на жизнь или смерть нашего государства, и народ его выдержал. — Столетов задумался, во взгляде его отразилась напряженная работа мысли. — Есть еще и новое поветрие в изображении первого периода войны.

— Какое же, Евгений Андреевич?

— Иные публицисты и беллетристы так гладко его теперь расписывают. И рождается картина, будто Наркоминдел до начала войны ни одной промашки не допустил, а в Генштабе все до капельки было известно, что в гитлеровской ставке делалось, и руководство войсками с первого часа войны без сучка и задоринки осуществлялось. А в иных книгах приключенческого жанра и вовсе такая фантазия, что волосы встают дыбом. Почитаешь — и оторопь берет. Получается, что в самой главной фашистской ставке чуть ли не в каждом кармане у Гитлера по одному нашему разведчику сидело. Шофер у Геринга — советский разведчик, у Гиммлера среди адъютантов и референтов два полковника — также наши кадровые резиденты. Смех… Да если бы было все так просто, то во имя избавления человечества от фашистской чумы, надо полагать, мы бы всех их фюреров задолго до весны сорок пятого года прикончили. Но это все частности, а я в заключение о самом главном хочу вам сказать. Спрашиваю однажды одного знакомого публициста, бывшего фронтовика: зачем вы на компромиссы с собственной совестью пошли и в книге правду исказили, ту самую правду, свидетелем которой были сами? А он не моргнув глазом отвечает: «Знаете что? А почему вы убеждены, что правда в оценке сорок первого года может быть только одна? А я по-своему смотрю на эти события, и у меня может быть своя правда».

— Ерунда, — грубовато прервал Столетова Баталов. — Историческая правда может быть только одной: честной, объективной и суровой. И заключается она в том, что мы победили.

— Вот-вот, — подхватил Столетов, — коротко и ясно выразились, мой друг. Во имя этой единственной правды я и затеял свой труд. — Беспокойные руки Столетова выдвинули один из ящиков стола, вынули оттуда объемистую розовую папку. — Вот оно, мое детище. Может, еще и прочтете в недалеком будущем. Ведь каждый автор мечтает о публикации.

— Конечно, прочту, — улыбнулся Баталов, — и никаких сомнений не может быть на этот счет. У вас ведь, Евгений Андреевич, за плечами такой жизненный опыт, наблюдательность, склонность к анализу и обобщениям.

— Ну ладно, ладно, — вдруг посуровел Столетов, — вы же знаете одну мою несносную черту. До смерти не люблю комплиментов. Тем более преждевременных.

— Это верно, — искренне рассмеялся Баталов. — Помню, как вы меня однажды на совещании осадили. Я штаб наш за четкость на учениях хвалил, но, кажется, одну только вольную фразу произнес: «У нашего командующего огромный опыт, умение взвешивать и оценивать обстановку». Вы тогда руку подняли и отрезали: «Полковник Баталов, мне оценку вышестоящее командование дает, а не мои подчиненные».

Столетов улыбнулся и встал с кресла. Синие глаза блеснули доброжелательно.

— Вот и считайте, что я уже поднял руку.

Он не торопясь прошелся по кабинету, повернулся на каблуках, словно на строевом смотре, и возвратился назад, прямой, осанистый, совсем не поддающийся бремени лет.

— Дела от меня можете принимать с завтрашнего дня, — суховато объявил Столетов, но тотчас же улыбнулся, словно извиняясь за эту суховатость. — С завтрашнего. А сегодня прошу ко мне в гости. Так сказать, отвальная. Я уже и вкус армянского коньяка позабыл. Но вечером ради встречи и расставания придется вспомнить. Время двадцать ноль-ноль. Извольте не опаздывать, молодой человек. Жду.

Оба командующих, старый и новый, крепко пожали друг другу руки.

Столетов уехал через неделю, и на Антона Федосеевича навалились дела, о сложности которых он даже и не подозревал. Ему всегда представлялось, что руководить авиацией Группы можно так же, как и соединением. Но оказалось, что существует много таких обязанностей у командующего, которые ни одним уставом и ни одной инструкцией не предусмотришь. И самое главное — в очень трудных, не терпящих отлагательства ситуациях решение приходилось принимать самостоятельно, потому что и времени не было заручаться поддержкой каких-либо авторитетов.

На севере в дни паводка льды скопились у дамбы, грозя ее прорвать и затопить несколько населенных пунктов в долине. В ночной тишине прозвучал по телефону встревоженный голос секретаря окружкома партии Хильды Маер: