Высшая мера - [17]

Макс достал пачку сигарет, закурил и, словно бы не замечая сердитых взглядов соседки, выпустил густой клуб дыма. Прикрыл глаза, откинулся на спинку дивана и будто наяву увидел события только что минувших дней.

Три года назад в Мюнхене по воле фюрера построен Дом немецкого искусства, и теперь в нем каждую осень проводятся выставки лучших работ художников страны. Как утверждают, фюрер — знаток живописи, сам когда-то увлекался ею, поэтому перед открытием выставок он лично осматривает экспонаты и для показа оставляет только истинно немецкие. Открывая на днях очередную выставку, фюрер произнес большую речь о будущем национал-социалистского рейха, о задачах немецкой интеллигенции на ближайшие десятилетия, о том, каким должно быть немецкое искусство. И каким не должен быть истинно немецкий художник. Когда заговорил об импрессионистах, символистах, экспрессионистах и прочих «истах», неистовствовал:

«Либо эти так называемые художники страдают зрительными недостатками, и тогда министерство внутренних дел должно принять меры, чтобы помешать их размножению, либо они недобросовестны, и тогда подпадают под уголовный кодекс…»

Потом он успокоился и стал называть картины, которые здесь, на выставке, ему понравились. И среди них…

Едва улеглись овации, как Макс вышел на воздух и, не обращая внимания на возбужденных людей, валивших из зала, прислонился щекой к холодной мраморной колонне. С глуповатой улыбкой смотрел перед собой.

Небо, свершилось чудо! Среди лучших картин года фюрер назвал и два полотна Макса Рихтера. Он сказал, что художнику удалось выписать лицо нации, передать красками ее ратоборческий дух, ее оптимизм и патриотизм. Особенно высоко он оценил картину «Победитель на Великой реке». Назвал ее гимном германскому солдату.

От края полотна до края расплеснулась могучая река. Все в огне от заходящего где-то за спиной зрителя солнца. Ее стремнину взрезает дамба из камня и щебня, кое-где поросшая изумрудной зеленью. На дамбе — солдат Германии. Он зачерпнул каской воду и, запрокинув голову, пьет. К потному нордическому лбу прилипла белокурая прядь, сверкающие капли падают к запыленным сапогам. С плеч солдата тяжело свисает ранец, на шее — вороненый автомат. Под широко раздвинутыми ногами — латунные, тронутые пороховым дымком гильзы. Пейзажем, всей позой победителя, стоящего к зрителю вполоборота, Макс подчеркивал значимость пройденного солдатом пути, его волю к подвигу во имя Германии, стремился создать впечатление, будто вот сейчас этот белокурый рослый парень в серо-зеленом френче отведает воды из завоеванной реки, наденет мокрую каску на разгоряченную голову, и снова заговорит в его мускулистых руках автомат, снова он ринется туда, куда ему укажет фюрер. Несомненно, картина эффектна, но никак не ожидал Макс, что взволнует она и фюрера.

На втором полотне Макс изобразил одухотворенное лицо женщины, в руках она держала вскрытый конверт со штампом полевой почты. Она и соскучилась по сыну, и тревожится за него, и гордится им, а еще больше гордится тем, что она — мать воина. Макс так и назвал картину — «Мать солдата».

За этими двумя картинами год изнурительной работы. Прерывал ее лишь для того, чтобы подтвердить старую истину: искусство тоже питается хлебом. Приходилось подрабатывать на оформлении рождественских и пасхальных открыток, на оформлении витрин крохотных магазинчиков и кинотеатриков. Это унижало, терзало самолюбие выпускника художественной академии. Однако голод, как говорят французы, — лучший повар, приходилось мириться, идти на поклон к чванливым бюргерам, ведь все его прежние картины не принимались на выставки, за них не давали и пятнадцати пфеннигов. Потом началась победоносная война с Польшей. Она-то и натолкнула его на мысль поставить победителя на берегу реки, а потом написать мать солдата. И теперь то, пережитое, что раньше унижало и оскорбляло, стало даже символичным: ведь и фюрер в молодости очень нуждался, и ему приходилось рисовать поздравительные открытки и печатать их у дрянного издателя, дважды не приняли в Венскую академию художеств…

После выступления Гитлера в мюнхенском Доме искусства Рихтера пригласил к себе партийный функционер. Поджарый длинный человек во френче сидел за ореховым столиком, пристально рассматривал Макса, неуверенно опустившегося на предложенный стул.

— Вас можно поздравить, молодой человек, — холодно, без малейших модуляций в голосе произнес он. — Ваши картины, господин Рихтер, будут украшать стены национальной галереи. Во сколько вы их оцениваете? Если мы предложим четыре тысячи марок?..

Четыре тысячи марок! У Макса ладони вспотели. Это же целое состояние! Хорошая квартира!.. Начинается выпуск «фольксвагена» — народного автомобиля. Такую автомашину фюрер обещал каждой немецкой семье за тысячу марок. А ему, Рихтеру, предлагают целых четыре тысячи!

Функционер понял его состояние и усмехнулся.

— Вы согласны. — В голосе его появилась проталинка, вокруг желтых глаз собрались складочки сухой кожи, и стал он похож на обыкновенного немолодого чиновника. — Укажите ваш счет в банке… Ах, понимаю! Узнаю истого немца: самый лучший расчет — это расчет наличными… Думаю, в самое ближайшее время с вами пожелает познакомиться доктор Геббельс. — Он поднялся, с высоты своей худобы окинул взглядом Макса. — Хайль Гитлер!..