Вся проза в одном томе - [203]

VI

Однако неделю спустя Иван неожиданно получил звонок от Виктора.

— Брат, приезжай ко мне. Забудь обо всём. Я должен срочно тебе что-то показать.

Иван приехал. Виктор показал ему старую нотную тетрадку с карандашными записями. Мельком взглянув на ноты с хорошо знакомыми улетающими вправо штилями и мысленно проиграв их в голове, Иван сразу же понял, что это за музыка.

— Это рукопись! — сказал Виктор. — Первоначальная рукопись той самой пьесы!

— И что же удивительного в том, что у тебя хранится рукопись Тренодии? — не понял Иван.

— В том-то и дело, что я не хранил её! Я давно утратил эту рукопись. Я передал её отцу той девушки, что стала причиной создания пьесы. Когда Тренодия снискала столь громкую славу, я пытался найти его — но не смог. Восстановил рукопись по памяти, но не надеялся никогда увидеть оригинал. А теперь — вот почитай.

Виктор протянул Ивану письмо, подписанное некоей Мариной Латышевой.

— Кто она? Ты её знаешь?

— В том-то и дело, что нет. И она не знает, как эти ноты попали к ней. Читай.

Иван прочёл:

«Здравствуйте, Виктор Аркадьевич!

Данную рукопись, прилагаемую к письму, я случайно обнаружила в ящике стола своего отца. Не имею ни малейшего представления, как она могла там оказаться. И не решаюсь спросить об этом папу. Его вечно запертый ящик всегда притягивал моё любопытство. Во время ремонта нашей квартиры в задней стенке возникла небольшая трещина, о которой отец пока не догадывается. Ваша рукопись торчала прямо оттуда, и я не смогла удержаться. Папа очень разозлится, если узнает. Но я сочла нужным отправить рукопись Вам, ибо только Вам она должна принадлежать.

Не могу даже смутно догадываться, как эти ноты могли попасть к моему отцу, ибо не припомню никаких контактов нашей семьи с Вашей. Я немного понимаю ноты и сразу узнала Вашу знаменитую пьесу, хотя она не подписана. Судя по исправлениям, это первоначальная рукопись. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы сыграли её. Я буду следить за Вашим концертным репертуаром, и если Вы решитесь исполнить Вашу Тренодию в концерте — непременно подойду к Вам за кулисами после Вашего выступления! Буду ждать с нетерпением! Всегда восхищалась Вашим талантом!

Марина Латышева»

Ивана сразу же заинтриговала личность этой загадочной девушки. И прежде всего — до боли знакомым вечно запертым ящиком папиного стола. Однако Виктор предпочёл завести разговор ещё более интригующий.

— Иван, я должен рассказать тебе кое-что.

Иван понял, что Виктор сейчас поведает ему историю создания Тренодии. Эта история, конечно, интересовала его, как интересовала весь мир. Но Челестинский до сих пор никому об этом не рассказывал, даже Ларисе. Для него это было слишком интимно.

— Мой отец был известным кардиологом, — начал Виктор. — У нас дома часто гостили учёные мужи. Тогда же заезжал и твой мнимый отец. А однажды приехал некий профессор Ло́скутов. Разговор шёл о детях — отец хвастался гостю, какой у него гениальный сын (то есть я), а Лоскутов, в свою очередь, поведал, какая у него растёт красивая дочь, как раз ровесница мне. Почтенные отцы решили, что нас с Таней непременно нужно познакомить, ибо мы должны обязательно друг другу понравиться. Правда, это был скорее жест вежливости. Это я понял сразу же, как только мы впервые приехали к Лоскутовым. Отцы тут же затеяли научный спор, матери о чём-то шушукались между собой — и, как мне казалось тогда, никто и не замечал, как мы с Таней смотрим друг на друга.

В тот вечер за столом мы с ней не произнесли ни слова. Но весь мир для меня словно перешёл в иное измерение, потонул в тумане, и реальным осталось лишь одно — её глаза. И ничего другого не было вокруг. И всё остальное вдруг перестало иметь значение. Поразительно, как много можно сказать друг другу одними лишь взглядами, без слов. Это было какое-то космическое взаимопонимание, какого у меня не было более никогда и ни с кем ни до того, ни после. То, что я испытал, впервые увидев её — мне сейчас кажется сказкой. Я уже и сам не верю, что со мной было такое. Даже не верю опять, что такое возможно, как не верил до того, как встретил её. Уже и не помню, что было со мной до той встречи — жизнь словно переломилась и началась заново, обрела какой-то новый, доселе неведомый мне смысл. И смысл этот заключался в её глазах.

Ничего особенного не было в ней на первый взгляд. Обыкновенная, неприметная девушка, мне подмышку ростом. Лохматая и в чём-то даже смешная. Её мать была чистокровной еврейкой, как и мой отец, но в белобрысой Тане не было совершенно ничего семитского, скорее наоборот — холодная северная красота. В тот момент мне казалось, что более прекрасной девушки я в жизни не видел. Это маленькое и трогательное, какое-то совершенно воздушное, неземное, ангельское существо притягивало меня с такой непреодолимой силой, что мне хотелось прямо сейчас забыть о наших спорящих учёных отцах и сплетничающих матерях, забыть обо всех правилах приличия, перелететь через стол и сжать её в своих объятиях!

Мы не только не сказали ни слова в тот вечер, но наши родители даже не упомянули о нас, будто нас и не было. Всю ночь после этого я не мог уснуть. И весь следующий день мог думать только о ней. Словно амнезия стёрла мою память до вчерашнего светского визита и оставила лишь фантастический манящий взгляд её небольших, но таких выразительных ясно-голубых глаз. Тебе это покажется странным, но при всей моей решительности, дерзости, упёртости, порой даже немного наглости — я не знал, как подступиться к ней! Она казалась недосягаемой, хотя глаза её несомненно выражали взаимный интерес. Я не мог ухаживать за ней, как за обычной девушкой. Нужно было нечто особое, из ряда вон выходящий жест, чтобы выразить всю полноту и глубину чувства, что постигло меня и буквально перевернуло моё сознание.