Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [58]

Кирову устроили овацию. В грохоте аплодисментов и восторженных криков потонули недовольные возгласы.

На сцену вышел Бетал Калмыков. Меньшевики, знавшие его, продолжали шуметь, не давая ему говорить. Минуты три-четыре он стоял молча, терпеливо ожидая, пока стихнет шум.

— Кто хочет бороться за настоящую свободу, — начал он наконец, — идемте с нами! Горцы, казаки, иногородние! Все равно кто! И знайте: свободу и мир, землю и воду может дать бедняку только одна Советская власть! Голосуйте за Советы, за дело Ленина! Я говорю вам это от имени землепашцев Кабарды и скотоводов Балкарии — мы за власть Советов!

Тут Калмыкова прервали. Из президиума вскочил пожилой эсер с бородкой. В руке он держал какую-то бумагу.

— Не имеете права! Не имеете! — срывающимся голосом закричал он. — О какой-такой власти Советов может идти речь, когда есть эта телеграмма из Нальчика… Знаете, что в ней, господа делегаты?

— Читай! — громко сказал Калмыков.

— Вы мне не тыкайте… В телеграмме сказано следующее: «Делегаты, явившиеся на съезд от имени Кабарды и Балкарии, никем и нигде не избирались. Это подставные лица. Их заявления и действия не могут иметь законной силы».

— Кто подписал телеграмму? — сдвинул брови Калмыков.

— Кто бы ни подписал, — она из Нальчика!

— Читай подпись!

— Читай!

Старичок замялся, подергал бородку. Буачидзе потянулся, взял у него из рук листок.

— Чежоков, Конев, Анзоров, — громко прочитал он.

Калмыков снова заговорил:

— Все сидящие здесь кабардинцы и балкарцы знают этих господ. Они — князья и коннозаводчики, из тех, кто в 1913 году отбирал у крестьян Зольские пастбища! Хамид Чежоков владеет участком, в котором больше десяти тысяч десятин удобной земли! Коцев не знает счета своим табунам! А дед Мудара Анзорова — царский генерал. Так кто же народ — они или мы?.. Вот сидит старый чабан Масхуд. Масхуд, встань и скажи, каким богатством владеешь ты?

Старик нехотя встал и смущенно опустил голову.

— Говори же, Масхуд.

С трудом подбирая слова, он ответил по-русски:

— Что ест? Ничего нэт! Вся жизнь батрак, вся жизнь голодный. Быка нэт, конь нэт. Крыша дыркам, снег летит, дождь летит… чинит нечем.

Многие засмеялись.

— Смеять не надо. Шуткам нэту. Пастух я, чабан… Плохо жил, бедно.

Он сердито засопел в усы и сел на место, но через мгновение вскочил снова и закричал:

— Где хороша власть, который земля дает? Где советска власть? Давай советска власть!.. Кто не хочит, кто против — пошел шайтан!

Больше никто не смеялся, несмотря на ужасный акцент, с которым старый Масхуд произнес свою речь. Эсеры и меньшевики явно нервничали, чувствуя, что съезд принимает нежелательное для них направление. Особенно суетился старичок с хохолком на затылке, сидевший в президиуме.

— Не имеете права поднимать вопрос о власти! Съезд неправомочен! Где осетины, где ингуши? А каков состав чеченской делегации? Два-три человека! Я протестую!

Уже знакомый Калмыкову чеченец с чалмой на голове пробирался между рядов, направляясь к сцене. Он был в бурке и башлыке. Под буркой угадывалось ружье.

Поднявшись по ступенькам на сцену, он снял с себя бурку, аккуратно свернул ее и положил на край стола. Поверх бурки бросил башлык, ружье прислонил к трибуне. Все это спокойно, с невозмутимым видом. Потом обратился к тому пожилому эсеру, который читал телеграмму из Нальчика:

— Зачем кричишь? Чечены, чечены! Ты сам кто? Чечен? — В президиуме и в первых рядах засмеялись. — Нет. Для чего тогда за чеченов говоришь? Я чечен. Я буду говорить. А ты молчи!..

— Наша партия не признает национальных различий! — горячился пожилой эсер.

— Что признаешь, что нет, — не знаем, — отмахнулся чеченец. — И знать не хотим. Нам нужна власть, которая хлеб дает, жизнь дает, обычаи наши не обидит! Мы хотим то же самое, что и Кабарда! Советы! Не веришь — идем со мной по аулам. Сам спрашивать будешь. И пусть аллах меня покарает, если я говорю неправду! Все чечены скажут на этом сходе так, как говорят кабардинцы!

Неторопливо накинув бурку и повязав башлык, он взял ружье и с достоинством удалился. Уже с места крикнул:

— Власть народа хотим! Сами выберем, сами поставим, а ты не суй свои вилы в чужое сено!

Снова разгорелись дебаты. Большинство казачества, меньшевики и эсеры старались сорвать работу съезда. Ссылаясь на малочисленность осетинской, чеченской и ингушской делегаций, они утверждали, что съезд не имеет права принимать окончательного решения. Но Буачидзе не отступал.

— Тем не менее съезд остается съездом. Любая делегация, любая фракция имеет право высказывать свою точку зрения и отстаивать её. Предложение о поддержке Советской власти поступило от вполне представительной делегации Кабарды и Балкарии, которая насчитывает сто тридцать человек. Мы должны поставить это предложение на голосование.

В зале поднялся невообразимый шум. Чувствуя, что дело близится к концу, больше всех усердствовали меньшевики и эсеры. Крики, свист, топанье ног. Буачидзе, покраснев от гнева и беспрерывно звоня в колокольчик, тщетно пытался успокоить собравшихся. Что-то крикнув, он натужно закашлялся и отвернулся, согнувшись над спинкой стула. Спина и плечи его вздрагивали от жестокого приступа кашля.