Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [56]

Поздоровавшись, Бетал громко спросил:

— Кто-нибудь есть из монархистов? Кто за царскую власть, выходи из казармы! Никто не тронулся с места. Крупный бородатый мужик. стоявший неподалеку от Калмыкова, явно обиделся.

— Ты почему подумал про нас так? — зло спросил он. — Пошто нам царь? Он сроду нас не жаловал, Николашка твой! Али не знаешь, каково нам живется? Почему обижаешь?

— Мы пришли не затем, чтобы обижать вас, — ответил Бетал. — Мы пришли к вам за помощью, пришли с дружбой. Если хотите получить землю и выйти из нужды, присоединяйтесь к нам!

— Мы не супротив, — отвечал все тот же бородатый мужик, как видно, старший в делегации. — Бедняки завсегда помирятся. Мы. уж и сами хотели до вас податься…

— Свободу и землю трудовому люду может дать только Советская власть! — торжественно сказал Калмыков. — Будете с нами стоять за нее?..

— Будем! Мы — за Советы! — раздалось со всех сторон.

— Даешь землю!

…На съезд горцы и иногородние шли вместе. Собираясь у казарм, они сагитировали еще несколько десятков казаков из тех, что победнее.

* * *

Киров и Буачидзе собирались уже покинуть гостиницу и отправиться на съезд, когда в номер постучали.

Это был профессор Николай Федорович Боголюбов, высокий худощавый мужчина лет пятидесяти пяти или больше, болезненного вида, в пенсне, с остренькой седеющей бородкой клинышком.

— Чем могу служить? — ни на кого не глядя, спросил он мягким, низким голосом и, поставив саквояж на подлокотник кресла, опустил на него обе руки.

— Если не ошибаюсь, вас величают Николаем Федоровичем? — протянул Киров руку.

— Да-с.

— Мы хотели бы, профессор, попросить вас осмотреть вот этого товарища. — Киров показал на Буачидзе.

— Я готов.

Боголюбов снял свое довольно поношенное драповое пальто и, не найдя вешалки, повесил на стул, потом деловито вымыл худые белые руки под умывальником и, подхватив свой саквояжик, подошел к Буачидзе.

— На что жалуетесь, молодой человек? — холодная рука профессора легла на горячий лоб Ноя.

— На эсеров и меньшевиков, — серьезно ответил тот.

— Я пришел не для шуток! — отрезал Боголюбов.

— Простите, профессор.

— Итак?

— Грудь… Кашель душит…

— Вид у вас неважный, батенька.

— Знаю.

— Гм… гм… Туберкулез.

— Тоже знаю.

Профессор пощупал пульс.

— Температура повышенная… тридцать восемь, если не больше.

— Пожалуй, что так.

Боголюбов выслушал Буачидзе, спрятал стетоскоп в карман сюртука.

— Лекарства, необходимого вам, не найдешь во всем городе. Беда сейчас с лекарствами!

— Вы все-таки напишите рецепт, доктор, — вмешался Сергей Миронович. — Мы попытаемся.

— Неспокойно стало в России, — как бы извиняясь, проговорил профессор. — Все перепуталось, перемешалось… Вот-с, пожалуйте рецептик.

— Мы наведем порядок, Николай Федорович, — сказал Ной, — дайте срок!

— Кто это «мы»?

— Большевики.

— Гм, — губы профессора скривились. — Большевики?

— Да, Николай Федорович, большевики, — сказал Киров.

— И лекарств будет вдоволь, каких хотите! — добавил Ной, застегивая рубашку.

Боголюбов поправил на носу пенсне и со скептической улыбкой посмотрел на Кирова.

— Поверьте, профессор, так будет, — повторил тот.

— Знаете, милостивый государь, — заметил Боголюбов. — Мне бы сейчас несколько порошков для вашего больного… это получше всяких сказок о будущей райской жизни… Впрочем, подождите-ка… — он стал рыться в саквояжике. — Кажется, у меня есть кое-что… для себя берег. Видите ли, у меня тоже открывался процесс… лечил я себя сам и довольно успешно. Вот-с, нашлись, — он положил на стол пакетик с порошками. — Три раза в день принимайте. И обязательно — ноги в тепле. Сейчас особстрение у вас, потому — лежать и лежать. Вставать нельзя ни в коем случае. Надеюсь, понятно?

— Чего ж тут не понять, профессор. За лекарство — спасибо, но одно из ваших условий я выполнить не смогу.

— Какое именно?

— Я должен встать.

— Это еще почему?

— Возможно, вы слышали о втором съезде народов Терека? Так вот я не могу не присутствовать на нем.

— Оставьте даже мысль об этом.

— Невозможно, Николай Федорович, — улыбнулся Ной своей обезоруживающей улыбкой. — Я комиссар.

— Вы больной, милостивый государь! — вскипел профессор. — А я — ваш комиссар или как там еще! Обойдутся без вас! Нельзя шутки шутить с такой болезнью, поймите же наконец. У вас скоротечная!

— Еще раз спасибо вам, Николай Федорович, — сказал Буачидзе и, сев на тахту, стал натягивать сапоги.

— Куда же вы?

— На съезд.

— Это исключено!

— Это необходимо, — как можно мягче сказал Ной.

Профессор неожиданно сдался, видно, решив, что такого пациента не переспоришь.

— Хорошо. Но, раз такое дело, я иду с вами. Это безумие. Вам может сделаться плохо.

Буачидзе молча пожал руку рассерженному старику.

…Когда Киров и Буачидзе с профессором вошли в помещение театра, в нос им ударил въедливый запах пота и табака. Дымили повсюду нещадно. Под потоком вилось сизое облако. В проходах и коридорах валялись клочья бумаги, обрывки газет.

«Все это следствие их хваленой революции, — сморщившись, подумал профессор. — Загадили Россию, лапотники… И прежде-то она особой чистотой не отличалась, а теперь — и подавно».

Боголюбову пришлось сразу же расстаться со своим подопечным: Буачидзе и Киров ушли в президиум. Профессор вошел в зал и стал пробираться в первые ряды партера, чтобы быть поближе к больному.