Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [35]

Немел замолчал. Сам того не подозревая, он подвел свой рассказ именно к тому логическому концу, которого ожидал Калмыков.

— Значит, Мудар Анзоров не пригласил тебя к столу, уважаемый? — спросил Бетал.

— Валлаги, не сказал «садись и будь гостем!»

— Ты говоришь, с господами лучше миром договориться, по совести. Анзоров разве с тобой по совести поступил?..

— Бесстыжие глаза и дым не проймет, — сказал кто-то.

— Понадейся на их совесть, — горько усмехнулся Немел и поворошил палкой притухший костер. Потом распрямил усталую спину, потянулся, огляделся вокруг. Над горами уже повисла оранжевая луна, похожая на блестящую медную тарелку.

— Вокруг луны — ободок, — тихо сказал Исмел. — Не к добру это… плохая примета… Успокоится ли теперь сын Клишбиевых? Что делать станет?

— Он еле ноги унес, — беспечно отозвался Масхуд. — До нас ли ему будет?..

Калмыков возразил:

— Кто знает. Сдается мне, подался он к генерал-губернатору. Чует мое сердце…

— И я так думаю, — вздохнул Исмел, потирая поясницу. — Масхуд, тебе сторожить — смотри же не спи. Волки сегодня не дадут нам покоя — первая ночь на пастбище никогда не бывает тихой… — Поднявшись, он снова бросил взгляд на луну. — Луну окружает сияние. Видите? Не к добру это… К большой беде… Издревле так говорят люди… Быть крови…

Верхняя половина лунного диска окрасилась в ярко-пурпурный цвет, словно полыхнул по небу отблеск пожарища; посредине он по-прежнему отливал медью, а книзу становился бледно-оранжевым.

Бетал тоже посмотрел на луну, но, разумеется, ничего зловещего на ней не увидел. Впрочем, и без того он был охвачен смутной, необъяснимой тревогой, и чувство это не проходило, несмотря на мирную тишину ночи, разлившейся над горами. Он отошел от кашары и медленно побрел вниз, размышляя над последними словами старика. Однако эта мысль занимала его недолго: луну заволокло тучами, и ночь стала совсем черной. Только горевшие на склонах костры да отблеск угасавших очагов разгоняли густеющий мрак.

Становище успокоилось, притихло, лишь изредка раздавались то тут, то там привычные крики: «Эй, берегись, волки!.. Эй-уий, уий-ра! Не зевай, волки!..»

Кошара, в которой Калмыкову предстояло провести ночь, находилась внизу, в лощине. Спустившись, он поднял голову: на укрытых густою тьмой вершинах хребта весело мигали огоньки, словно бы это были не разложенные на земле костры, а новые искрящиеся звезды на небе. Вид этих живых, мерцающих огоньков отвлек Бетала от тяжелых дум. Он вспомнил опять весь сегодняшний день, стараясь удержать в памяти все, что делалось и говорилось его товарищами-скотоводами, не упустить ничего важного, ни одной мелочи. Он не знал, зачем ему это нужно, но был убежден, что события сегодняшнего дня могут изменить всю его жизнь и, возможно, не раз ему придется о них рассказывать.

Среди многочисленных преданий кабардинской старины ничего похожего не было. Ни в одной легенде не говорилось о том, как восстали против воли господ более двенадцати тысяч людей одновременно. Даже знаменитый Дамалей — Широкие плечи не смог поднять против жестоких князей столько народу.

В который раз перед Калмыковым возникала утренняя картина — огромная масса людей, одержимых гневным протестом против насилия и произвола. И он был горд, чувствуя себя частицей этой могучей яростной силы.

С той поры, как Бетал вернулся из Екатеринодара домой, он изрядно вытянулся, возмужал. В свои неполные двадцать лет Калмыков был вс по возрасту крепким и сильным: нелегкая работа и постоянная жизнь в степи закалили его.

«Наш старший — совсем мужчина», — не скрывала своей радости мать. Отец замечал и другую перемену в сыне после его возвращения из города. Бетал нередко заговаривал о вещах, мало понятных Эдыку, но тем не менее пугавших его. То, что говорил сын, было для Эдыка смутным и туманным и все-таки находило в его душе отклик, хотя одно он знал твердо — разговоры эти небезопасны. За подобные вещи людей ссылали в Сибирь на каторгу. Несколько раз Эдык пытался предостеречь юношу, но не проходило и месяца, как Калмыкову-старшему снова рассказывали о каком-либо справедливом, но дерзком и весьма рискованном высказывании или поступке сына. «Молодец парень, дай аллах ему здоровья!» — говорили люди, и отец постепенно привык и даже стал гордиться Беталом.

А рассказывали о нем многое.

Какой-то спекулянт из станицы Марьинской, продавая материю, ловко и нагло обмеривал покупателей. Однажды одному из хасанбиевских бедняков случилось покупать в станице холстину для погребального савана. Бетал Калмыков был при этом и заставил торгаша вымерить ткань как следует. Оказалось, что не хватает целого аршина. Бетал не пожалел для торгаша резких слов и так напугал его, что тот с той поры, меряя мануфактуру, всякий раз оглядывался — нет ли где поблизости Калмыкова.

Рассказывали и другой случай.

В Пятигорске держал конезавод маленький щупленький человечек, по фамилии Тургуй. Другого такого пройдоху и обманщика надо было поискать. Похож он был на важного нахохлившегося воробья. Да и нос его, пожалуй, напоминал воробьиный клюв.

Выращивал Тургуй племенных жеребцов и держал случной пункт; наживая на этом немалые деньги. К нему гнали лошадей крестьяне близлежащих селений и, поскольку другого такого Тургуя они не знали, последний находился вне конкуренции. Тургуй же, поняв свою выгоду, самым бессовестным образом вздувал цены, клятвенно заверяя своих клиентов, что жеребцов своих он привез из Англии, Аравии, Турции и Франции и что подобных им не сыщешь в целом свете. Доверчивые крестьяне наперебой стремились привести своих лошаденок к Тургую, несмотря на высокую цену. Какой же кабардинец не захочет иметь породистого жеребенка?