Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [31]

Полковник понял, что самое важное сейчас — заставить Калмыкова замолчать.

— Кто ты такой? — обрушился он на юношу. — С каких пор в Кабарде безусый щенок лезет с разговорами раньше убеленных сединами уважаемых стариков?

Со всех сторон раздались выкрики:

— Дай ему говорить!..

— Пусть скажет!

Из толпы вышел глубокий старик, по имени Пшемахо Ирижев, и приблизился к Клишбиеву.

— Он молод, потому и не даешь ему говорить? — полувопросительно сказал он. — Но правда ведь не знает разницы в годах, господин. Ты волен отобрать у нас землю, но только аллах может отнять у человека дар речи. Мы пришли к тебе с миром. Видишь — мы плохо вооружены и не хотим, чтобы пролилась кровь. Но не поступайте с нами жестоко…

— Решение о пастбищах обязательно для всех, кто живет в Кабарде, Пшемахо, — сказал Клишбиев сдержанно.

— Ты прав, уважаемый, мы действительно живем в Кабарде, — не отступал Ирижев, — но разве можно делить нашу землю без нашего ведома? Разве есть такие законы?

— Так постановил Кабардинский сход… А знаешь ли ты, старик, Воронцова-Дашкова?

— Ты говоришь о полуимператоре? Его так называют простые люди.

— О нем. Он настоял, чтобы общинные пастбища были переданы коннозаводчикам.

— И забыл спросить у нас согласие, — отрезал Пшемахо.

— В Петербурге затвердили бумагу… Сам государь подписал ее.

Старого Пшемахо Ирижева все знали, как человека выдержанного и уважительного, который никогда не скажет лишнего слова и в споре непременно найдет способ уладить дело добром. Но и он с трудом сдерживал гнев. Глаза его загорелись:

— Еще не родился ни один из Романовых, — сказал он, — когда наш скот пасся на Вольских и Нагорных пастбищах! И то, что творится теперь, — беззаконие и оскорбление, которого не прощают! Взгляни вниз по ущелью! Видишь?..

Клишбиев машинально повиновался и бросил взгляд на нижнюю часть теснины, запруженную скотом.

По правой стороне сплошной надломленной стеной громоздились скалы, слева, за дорогой, на дне пропасти, шумела бурная Малка. На узкой полосе земли, между скалами и обрывом, сгрудились отары овец, стада коров, табуны лошадей. Над ними клубилось пыльное облако. Заглушая неумолчный говор реки, разносилось вокруг конское ржание, блеяние голодных овец, мычание коров. Животные сбились в кучу, давили друг друга, сталкивали в пропасть. Возле стад метались чабаны и табунщики, тщетно пытаясь навести порядок.

И каждый, кто проделал весь долгий путь до пастбищ, понимал, что случилось нечто невероятное.

Шум и неразбериха все нарастали: сзади, не видимые за поворотом дороги, подходили все новые и новые стада и отары, их чабаны, не зная, в чем дело, продолжали понукать животных и гнать их вперед.

Трудно представить себе более страшное зрелище, чем обезумевшая от страха масса скота.

Крики и ругань гуртовщиков, жалобные стоны раздавленных или свалившихся с кручи овец и лошадей, злобный лай потревоженных волкодавов — все смешалось в один иесмолкающий протяжный гул.

Клишбиева эта картина не взволновала. Он видел сейчас перед собой только Бетала Калмыкова, дерзкого парня в потертом бешмете, юнца, который, невзирая на присутствие правителя, снова самовольно заговорил, овладев всеобщим вниманием. Теперь он почти кричал, стараясь перекрыть приближавшийся гул, и люди охотно слушали его.

— Кабардинские князья и уорки сами решили отобрать общинные Зольские пастбища. И пусть его высокоблагородие не уверяет, что это приказ царя! А если даже и так? До каких пор будем мы терпеть то, что терпеть невозможно?.. Честь кабардинца!.. А для чего тебе, сын Клишбневых, такая охрана? — Бетал показал рукой в сторону казаков. — Охранять кабардинскую честь? Не так ли?

Калмыков стоял в некотором отдалении от Клишбиева и до последнего долетали лишь обрывки фраз, но и этого было достаточно, чтобы окончательно вывести полковника из равновесия.

— Эй! Стащите его оттуда! — крикнул он срывающимся голосом.

Два стражника из тех, что сдерживали людей и стада на дороге, бросились к Калмыкову. Тот сдернул с плеча двустволку.

— Взять его!

Стражники приблизились к каменистому уступу, на котором стоял юноша.

— Не подходите! — твердо сказал он, вскидывая ружье и прицеливаясь. — Ни шагу дальше!..

Оба солдата переглянулись и мигом съехали вниз по склону Увидев это, ободренная толпа всколыхнулась.

— Гоните стада! Чего вы ждете?!. — Калмыков сделал широкий жест рукой, как бы расчищая дорогу. — Вперед!..

— Вперед! — подхватили воодушевленные его призывом скотоводы. — И позор тому, кто отступит!

Пастухи двинули стада.

Стоило передним тронуться с места вслед за могучим белолобым быком-вожатым, как все снова пришло в движение. «У-у-ей! У-а-х!» — раздавались повсюду зычные окрики, дорога ожила, заплескалась вспененным пыльным потоком.

На дороге в два ряда стояли верховые казаки и личная охрана полковника.

— Назад! — во всю силу своих легких закричал Клишбиев.

— Назад! — эхом отозвались казаки.

Но было уже ясно, что остановить поток невозможно. Медленно и неотвратимо он заливал дорогу, приближаясь к заслону.

Казаки едва сдерживали лошадей. Те, словно чувствуя надвигающуюся беду, дико всхрапывали, рыли землю копытами.