Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [29]

— Ох-о-хо! Старость — не радость…

Бетал заварил чай покрепче, налил в жестяную кружку.

— Пей, дада. Совсем горячий.

— Дай бог тебе здоровья, Бетал, — повеселел Митрофан Евсеевич. — Если сам не отплачу за твое добро, бог тебя вознаградит…

Они наскоро позавтракали и отправились растапливать печи. Начинали они обычно с кабинета начальника станции. Сегодня немного опоздали, и начальник был у себя. Постучавшись, первым вошел старик с ведерком в руках, в котором лежали сухие щепки для растопки, а следом за ним В кабинет протиснулся Бетал с увесистой охапкой дров, скрывавшей его голову.

— А! Митроха?! — сказал начальник, смеясь. — Это ты вчера телеграфные столбы подпирал! Хорош был, нечего сказать! Я думал — неделю не отойдешь!..

Последние его слова утонули в грохоте: Бетал сбросил дрова на пол и, сверкая глазами, медленно подошел к начальнику. Случайно или нет, но рука его легла на тяжелое мраморное пресс-папье, оказавшееся на краю стола.

Начальник удивленно попятился.

— Ты… ты чего, парень?..

— Не Митроха он, — глухо сказал Бетал. Взгляд юноши не сулил ничего хорошего. — Митрофан Евсеич он…

— Конечно… конечно… — пробормотал начальник, — Митрофан Евсеич… Я же не знал…

Когда они разожгли огонь в голландке и вышли, истопник сказал, усмехаясь:

— Видно, до смерти напугал ты его… А только не следовало. Придираться теперь зачнет…

Однако настроение у старика поднялось. Он перестал хмуриться, заметно оживился.

* * *

Весна стояла теплая, яркая. Высохла влажная земля, шире распахнулось нёбо.

В один из субботних дней Бетал, как всегда, получил жалованье и решил проведать Родиона Михайловича.

На душе было легко, ни о чем плохом как-то не думалось. У юности такое бывает и без особых причин.

Близится к закату переменчивое весеннее солнце, рассыпая на город бледно-лиловые лучи и будто не желая скрыться за чертой горизонта, янтарно поблескивают оконные стекла в домах, привычно гудят паровозы, — и вот уже возникает, словно бы из ничего, щемящее чувство радостного ожидания. И верится, что с тобой обязательно должно случиться что-то хорошее, светлое.

Родион Михайлович в тот вечер задержался. Поиграв с детьми, Калмыков собрался было уходить, когда хозяин наконец пришел с работы. Разумеется, он не отпустил Бетала.

Стемнело, и у Родиона Михайловича начали собираться люди. Всего семь человек. Самый молодой — помощник машиниста Николай, уже знакомый Беталу. Остальные — гораздо старше. По их одежде, по тяжелым рабочим рукам с въевшейся в них металлической пылью Бетал сразу определил, что все они имеют дело с огнем и железом.

Спокойные, немногословные, они негромко здоровались и проходили в другую комнату.

— Сегодня твоя очередь идти к воротам, — сказал Родион Михайлович помощнику. — Ступай и смотри в оба. Сам Знаешь…

Свернув самокрутку, Николай нехотя вышел.

— А ты сиди, — остановил машинист собравшегося было уходить Калмыкова. — Пора уж тебе… — Он достал небольшую потрепанную книжку и раскрыл ее на середине. Бетал с трудом разобрал название: «Евангелие».

— Начнем, что ли? — спросил Родион Михайлович, окинув взглядом гостей. — Сегодня мы почитаем дальше сочинения святых апостолов Марка, Матфея, Луки и Иоанна, — тут он повысил голос, чтобы его слышали женщины, возившиеся на кухне. — Начнем же, во славу господа нашего Иисуса Христа…

Калмыков терялся в догадках. Как все это непохоже на Родиона Михайловича. «И зачем он меня задержал? — думал юноша. — Может, в христианство обратить хочет?»

— Святые апостолы эти были любимыми учениками самого Иисуса, — заговорщически подмигнув Беталу, продолжал машинист. Потом улыбнулся в усы и достал из внутреннего кармана куртки тоненькую зеленую книжечку.

— А теперь почитаем свое евангелие, — понизив голос, сказал он. — Слушайте.

Читал он не спеша, стараясь выделять голосом самые важные места.

«Царизм перешел в наступление, и первая русская революция захлебнулась в крови. Но она еще не закончилась, она — лишь пролог грядущих революционных битв.

Пролетариату, чтобы победить и свергнуть самодержавие, необходимо крепить союз с трудовым крестьянством и вооружаться для борьбы со злейшим врагом народа — царизмом. Революция — это честь и совесть рабочего класса, и все, кому дорого дело революции, должны сплотиться вокруг большевистской партии и ее вождя Ленина…»

Хлопнула входная дверь. Вбежал Николай.

— Идут. По-моему, сюда…

Едва Родион Михайлович успел спрятать зеленую книжку за пазуху и взять в руки «Евангелие», как в доме появились жандармы.

— Десять заповедей оставил нам господь наш Иисус Христос, — не обращая внимания на вошедших, елейным топом говорил Родион Михайлович. — И самая главная христианская заповедь гласит: «Возлюби ближнего своего, как самого себя…»

Жандармы растерянно поглядывали друг на друга, переминаясь с ноги на ногу. Самый толстый и, видимо, главный из них зевнул и, устыдившись, перекрестился. Потом подошел к столу и внимательно оглядел всех, особенно Бетала.

— А этот кто?..

— Паренек из кабардинцев. Помощник истопника на станции, — ответил Родион Михайлович.

— Желаете обратить в православную веру?

— Так точно.

— Что ж, дело похвальное. Религия — трону опора. Можете продолжать, — пробурчал жандарм, однако походил еще по комнате, заглянул на кухню, потоптался там и наконец, уверившись, что в доме ничего предосудительного не происходит, поплыл к дверям, кивнув остальным, чтобы последовали его примеру. Когда шаги непрошеных гостей стихли во дворе, Родион Михайлович снова достал зеленую книжечку.