Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [28]

— Не знаю…

— Инспектор училища он нынче. Того самого, куда ты не попал. Недавно я его в городе встретил, так он в мою сторону и не глянул. Знал, что не поклонюсь я ему. Нипочем не поклонюсь, болячка ему на лоб! Хоть самому царю, а не поклонюсь!.. И те политические, которых ты видал, — тоже. Потому и в кандалах они! Вся Россия — в кандалах!..

Старик закашлялся.

Бетал вскочил, зачерпнул в ведре воды, подал ему. Отхлебнув немного, Митрофан Евсеевич вернул кружку и притих.

А у Бетала были свои мысли. «Добрый старик, — думал он. — И жалуется не потому, что стар. Просто — накипело на сердце. Всю жизнь, видно, таил обиды свои. Правильный человек».

— А коли хочешь поклониться, — тихо сказал Митроха, ни к кому не обращаясь и словно прислушиваясь к собственным словам, — кланяйся рекам и травам, горам и степям, кланяйся зеленым долинам и небу, кланяйся и тому, что человек своими руками сотворил — дворцам, паровозам, машинам всяким… Подумаешь — царь! Император! А что он мне хорошего сделал?.. Ничего! Был у Митрохи единственный сын, и того убили в Маньчжурии, на царской войне… — старик снова зашелся в кашле. — А зачем мне та постылая война? Какого лешего мне в ней?.. Не найдешь на земле бедняка, которому война не была бы на беду и на горе, — голос Митрофана Евсеевича зазвенел. — Зачем Маньчжурия моему Петру, царствие ему небесное?.. Худо ли, бедно ли, а кое-как жили мы, концы с концами сводили. Я уж сыну и невесту сосватал, и свадьбу наладили, а сыграть не успели. Забрили его на японскую. Не вернулся. Положил живот за царя-батюшку! И отписали нам похоронную с орлом о двух головах. Вот-те и цена человека!

Он смахнул набежавшие слезы и тихо продолжал:

— От царя — кандалы да тюрьма… Так-то… А сегодня шесть лет, как убили моего Петра. Шесть лет… Одинок я, брат. Ни жены, ни детей, ни сестер, ни братьев… Помру, — некому глаза закрыть. Э-э-х! Петро, Петро! Оставил ты меня одного на этом распроклятом свете!.. И ты, Степановна!..

По морщинистому лицу Митрохи текли слезы. Он уже не стыдился их и не вытирал. Перестал он замечать и Бетала, которому тоже хотелось плакать, забыл, что давно пора спать, что сам он сидит полураздетый и босой. Тихим, сдавленным голосом он продолжал говорить о горестной своей судьбе… Потом умолк, затуманенный взгляд его остановился на Бетале.

— Никому не кланяйся, парень! — громко закричал он вдруг. — Слышишь?

Митрофан Евсеевич вскочил, пошатнулся и, потеряв равновесие, упал на топчан. Бетал уложил его поудобнее, укрыл одеялом и полушубком. Старик не противился. Он совсем обессилел и лежал теперь неподвижно, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное.

Бетал погасил лампу и тоже лёг. Болела голова, ныли руки и ноги, привычно ломило поясницу, — работа грузчика давала о себе знать.

Той ночью Бетал долго не мог заснуть. Мысли одна другой тревожнее не давали ему покоя. «Русские — великий народ. Почему же. они терпят несправедливость, как и все другие? — недоумевал он. — Почему молчат и ничего не предпринимают?..»

…За последние месяцы Калмыков сильно изменился. Стал серьезнее, рассудительнее. Теперь он замечал многое из того, на что раньше просто не обратил бы внимания. Работа на станции, где всегда бывало шумно и пестро, где без конца мелькали люди самых разных профессий, характеров и сословий, обострила его наблюдательность. Он отлично знал, например, что пухлые фибровые чемоданы и тяжеловесные кофры, окованные серебром, могли принадлежать лишь проезжим господам с тугим кошельком и что самих этих господ гораздо меньше, чем тех мужиков да мастеровых, которые таскают на своем горбу рогожные мешки, фанерные баулы и довольствуются прокуренным вагоном третьего класса.

«Почему те, которых меньше, всегда правы? И остальные у них под пятой? И у нас ведь так: десять семей держат в кулаке все село. И наживаются за счет бедняков… Почему?..»

Ответов на все эти вопросы по-прежнему не было. Однако Бетал все чаще задумывался о том, так ли уж разумно устроен мир, как это казалось ему прежде. Возможно, он нуждается в переделке? Разве в справедливом мире может быть столько горя?..

Размышления юноши изредка прерывал Митрофан Евсеевич. Он стонал и вскрикивал во сне, потом снова затихал и негромко посапывал, чмокая, как ребенок, губами.

Бетал так и не заснул до рассвета. Утром Митроха проснулся, сел на топчане, свесив босые ноги. Вид у него был помятый и немного сконфуженный. Поглядывая на Бетала, он, видимо, силился вспомнить, не наговорил ли вчера вечером лишнего.

Бетал тоже поднялся с постели, едва заметно улыбнулся.

— Вчерашний день я того… сразу заснул?.. Не колобродил?

— Сразу спал, сразу, — торопливо соврал Калмыков, чтобы не расстраивать старика.

— Слава богу. Кошмары вроде не снились.

Митрофан Евсеевич снова бросил испытующий взгляд на Бетала и покачал головой.

— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — пробормотал он хмуро. — Раньше со мной такого не бывало, чтоб не помнил, о чем говорил.

Кряхтя, он встал, натянул сапоги и Подошел, шаркая ногами, к ведру с водой. Напился, смахнул с бороды капли и, обессиленный, опустился на табуретку.