Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [13]

— Садись, поешь. Эфенди еще и не такое скажет!..

Эдык вспыхнул:

— Откуда тебе известно, что он мне говорил?!

— Спаси господь! Почем мне знать? Эфенди — на то и эфенди, чтобы вершить дела всего аула, — попыталась Быба загладить свою неловкость. — Вот он и беспокоится за нашего сына!

— Беспокоится? Как же! — насмешливо оборвал ее Калмыков. — Известно мне, о чем он печется!..

— Садись, поешь, — не зная, как себя вести, уговаривала его Быба.

Но к еде он не притронулся и, угрюмо обронив: «Пусть сын оденется поприличнее!» — ни на кого не глядя, вышел во двор.

Не понимая, что происходит, Быба окончательно растерялась. Она стояла посреди кухни напуганная, жалкая, с прижатыми к груди руками, и молча смотрела на сына. Глаза её медленно наполнялись слезами.

Бетала приказ отца огорошил не меньше, чем мать. Одеваться! Но зачем? Неужели все-таки медресе?..

Мысленно распростившись со своими мечтами, Бетал прошел на мужскую половину дома и стал переодеваться. Вместо потертых суконных штанов, пестревших разномастными заплатами, надел серые казацкие галифе; старенький дырявый бешмет заменил атласным, который ему сшила мать к какому-то празднику, а на голову сердито нахлобучил серебристую смушковую папаху, переделанную из дедовской.

Одежду эту Бетал надевал редко, в дни больших праздников и семейных торжеств, и чувствовал себя в ней скованно и непривычно. Правда, он выглядел в ней по меньшей мере как сынок сельского старшины или кого-нибудь чином повыше. Но он согласился бы не Носить ничего подобного и остаться на всю жизнь в лохмотьях, лишь бы не слышать больше о ненавистном ему медресе.

По правде говоря, Бетал и сам как следует не понимал, почему он так возненавидел это божье заведение. Разумеется, не потому, что его едва не поколотил великовозрастный Муса. Если б в честной борьбе, еще неизвестно — кто кого…

И уж вовсе не думал мальчик о приятии или неприятии религии вообще. Подобные вопросы просто не могли прийти ему в голову. Слово «религия» совершенно не имело для него отвлеченного смысла и вбирало в себя вещи и явления вполне конкретные и как будто незыблемые: мечеть, муэдзина, взывающего по утрам к правоверным, муллу, молитвы и коран, который он безуспешно долбил несколько лет.

Именно эти конкретные, зримые вещи, люди, явления и вызывали его раздумья, в которых царил полнейший сумбур.

Мальчик знал пока только одного служителя аллаха — своего бывшего учителя. Но облик его удивительно точно совпадал с тем, что рассказывали о других муллах завзятые сельские балагуры и богохульники. Бетал не раз слышал подобные рассказы. В них постоянно фигурировали эфенди — пройдохи и сластолюбцы. «Разве о хороших и праведных людях народ сочинит такие истории?» — недоуменно спрашивал Бетал самого себя.

И не умел ответить. Одно знал твердо: возвращаться в медресе он не хотел.

…Эдык ждал сына у ворот. Увидев, что Бетал появился наконец во дворе, облаченный в парадный костюм, Калмыков-старший, по обыкновению не говоря ни слова, повернулся к нему спиной и широко зашагал по улице, уверенный, что сын последует за ним.

Бетал шел за отцом в некотором отдалении. Теперь все, решительно все стало ему безразлично. Кто-то попадался им навстречу, здоровался с отцом. Бетал тоже кому-то кланялся, не поднимая опущенной головы.

Они шли прямо к мечети. Но отец неожиданно повернул в сторону. Бетал растерянно остановился. Эдык, между тем, по-прежнему не оглядываясь, свернул в глухой переулок и скрылся из вида.

Бетал судорожно глотнул, — ему вдруг не хватило воздуха, — и бросился за ним.

Отец вел его не в медресе!

Отец шел в русскую школу!

* * *

Все, что случилось потом, мальчик помнил, как в тумане. У него гулко колотилось сердце, — казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди.

Он не слышал, как Эдык вежливо и с достоинством разговаривал с учительницей, старательно произнося русские слова; не видел, как отец ушел, оставив его одного с Надеждой Николаевной, которая ласково взяла его за руку и ввела в класс.

Войдя, Бетал огляделся. Лица сидящих за партами он видел, но не узнавал. Будто смотрел на них сквозь залитое дождем стекло.

— Засохшие чувяки[17],— презрительно сказал кто-то по-кабардински, и Бетал очнулся.

Конечно, его появление не понравилось тем, кто сидел в этом классе. В русскую школу посылали своих детей всесильные Хатакшоковы, Агубековы, Кармовы, их угодники и прислужники Паштовы, все их сородичи и приживалы. У каждого — немеренные десятины земли, фруктовые сады, сенокосы и скот, целые табуны чистопородных коней.

Надежда Николаевна некоторое время помедлила, раздумывая, куда посадить новенького, и, то ли выказывая этим свое особое расположение к юному Калмыкову, то ли бросая вызов княжеским отпрыскам, которые вызывающе усмехались, разглядывая костюм Бетала, но она вдруг решительно подвела его к первой парте, где сидел сын Хатакшокова, и сказала:

— Здесь, Калмыков, твое место. Садись.

Хатакшоков, крупный плечистый парень с густыми бровями, почти сросшимися на переносице, демонстративно отодвинулся. Несколько других учеников, главным образом из богатых семей, тоже отвернулись от Бетала с брезгливыми минами.