Время жестоких снов - [34]
Очень много моих школьных знакомцев вдруг сделались литовцами – в результате, ясное дело, соответствующих заявлений и деклараций родителей. Дня не проходило, чтобы Вохович не потребовал, чтобы учителя теперь называли его Вохавичиусом, Маклаковский не превратился в исконного Маклакаускаса, а Злотковский – в стопроцентного Гольдбергиса.
И тут случилась огромная трагедия Индюков. Симпатичная и вкусная птаха, которая подарила семье свое имя, по-литовски звалась Калакутасом – то есть, по-нашему, Калачленисом. Глава рода Индюков, обычно флегматичный и серьезный пан Адам, впал в ярость, когда ему заявили, что, конечно, его заявление о литовскости будет рассмотрено позитивно, но теперь ему следует зваться Адомасем Калакутасом.
Пан Адам подал прошение, но Союз патриотов Левобережной Литвы и Жмуди был несгибаем и не согласился ни на какие попахивающие польскостью мутации, вроде Индикаса, Индикиса или Индикишкиса. Идею о том, чтобы пан Адам сперва натурализовался у американцев как Тарки[58] и только потом вернулся в лоно отчизны как Теркулис, семья Индюков посчитала идиотской, дорогостоящей и слишком затяжной. На упреки же, что возражения пана Адама отдают польским шовинизмом, поскольку этот самый кутас-член не кажется ни смешным, ни презрительным ни одному коренному литовцу, пан Адам с присущей ему эрудицией и ученостью обругал комиссию, то и дело используя обороты: «поцелуйте меня в сраку» и «папуцьок шиекини». Комиссия, потрясенная до глубины души, послала документы ad acta[59], а Индюка – к хренам собачим.
Вот так никто из семьи Индюков не стал литовцем. И поэтому мой приятель Лешик Индюк ходил в ту же школу и класс, что и я, а не в пуньскую гимназию. И поэтому сейчас он сидел вместе со мной в воронке от бомбы, вместо того чтобы бегать по парку с АК-47, в мундире цвета дерьма, с «Погоней»[60] на шапке и с медведем дивизии «Плехавичюс» на левом плече.
– Ярек? – отозвался Индюк, вжимаясь в остатки телефонного коллектора.
– Да?
– Почему все так, скажи… Ты ведь весь такой супер-пупер, клевер[61] и вообще… Почему все так?
Канонада набрала силу, парк сотрясали взрывы, а на наши головы сыпался песок.
– Почему все как? – переспросил я.
– Тут же Польша, нет? Так отчего Фрайкор и литовцы устраивают себе тут войну? Посреди города? Пусть, сука, махаются у себя в Кенигсберге… Тут Польша!
Я не был уверен, что Индюк прав.
Поскольку дела обстояли следующим образом. Вскоре после подписания договора с ФРГ и создания нового ланда со столицей в Алленштайне[62] случился плебисцит среди населения общин Гольдапа, Дубенинки, Вижайны, Гибы, Пуньска и Сейны. Результаты плебисцита, как это обычно случается, оказались странными и не говорили ни о чем, потому что процентов восемьдесят населения до урн не дошли, прекрасно понимая, что лучше пойти в кабак. Поэтому не было ясно, какой процент населения полагает себя восточными пруссами, левобережной жмудью или прочими ятвягами. Так или иначе, меньше чем за месяц после плебисцита границу пересек литовский корпус в составе двух дивизий: регулярной «Гедиминас» и добровольческой «Плехавичюс». Корпусом командовал генерал Стасис Зелигаускас. Литвины заняли колебавшиеся общины почти без сопротивления, потому что большая часть нашей армии как раз была в Ираке, где возвращала польский долг свободному миру. Меньшая часть нашей армии тоже была занята, поскольку демонстрировала силу в Тешинской Силезии.
Корпус Зелигаускаса быстро захватил Сейны, но Сувалок он не занял, поскольку остановили его части Греншуца и Сто Первая Авиадесантная из Гданьска. Ни немцы, ни американцы не хотели видеть шаулисов в Восточной Пруссии. Польское правительство отреагировало серией нот и направило официальный протест в ООН, на что литовское правительство ответило, что ни о чем знать не знает и ведать не ведает. «Зелигаускас, – заявил литовский посол, – действует без приказа и по собственной воле, поскольку вся семья Зелигаускасов испокон веков суть горячие и неразумные головы, не понимающие, что такое субординация».
На самом-то деле немцы, американцы и поспешно мобилизованные части Самообороны спустя некоторое время отогнали шаулисов на линию Черной Ганчи, но вооруженные конфликты не прекратились. Генерал Зелигаускас даже не думал отступать за линию Керзона[63] и грозился, что выгонит немцев из Сувальщины, что поляков он, может, и уважит, поскольку они не более чем ополяченные аборигены, но вот германцев не потерпит и не снесет. Естественно, Зелигаускас не использовал непопулярное в Литве название «Сувальщина». По-литовски ее называли «Левобережной Жмудью». Речь, естественно, шла о левом берегу реки Неминас, в прошлом Немана, а еще раньше – Немена.
Сенат Речи Посполитой не принял по поводу сувальской авантюры никаких решений. Там спорили, не прибегнуть ли к опыту нашей богатой истории, которая ведь любит повторяться, но так и не достигли согласия, к чему именно прибегать. Некоторые сенаторы стояли за новую люблинскую унию
