Воспоминания - [73]

Это усилило овацию, которой была встречена Тень. Иные аплодисменты достались Грише Бергельсону за его умение улавливать и передавать манеры преподавателей, их речь и интонации, а также за остроумные импровизации, которыми он украсил свою роль.

Исаак Гликман принимал самое активное участие в спектакле. Он волновался, смеялся над шутками и сдержанно радовался реакции зала. Вообще, будучи большим знатоком и ценителем юмора, он очень редко смеялся громко. По большей части он реагировал на понравившуюся ему шутку тонкой улыбкой, свидетельствовавшей о том, что шутка понята и принята… Полной неожиданностью для всех нас было то, что нас пришли смотреть артисты любимого театра ленинградцев — Театра комедии, которым руководил Н. П. Акимов. Увидев их, мы перепугались. Их привел Миша Трескунов, студент нашего курса, западного отделения, который был старше нас и имел много знакомых в театральной среде. Исаак Гликман успокоил нас, сказав: «Не волнуйтесь, я их знаю. Это мои соседи». Позже мы узнали, что «соседями» он их считал потому, что Театр находился поблизости от Филармонии, в которой Гликман начинал свою творческую деятельность и которую привык считать своим вторым домом.

Артисты не сели в зале на стулья, а встали за последним рядом стульев, однако простояли до конца нашего выступления, смеясь и снисходительно аплодируя. После окончания спектакля все его участники стали делиться впечатлениями с друзьями и подругами и слушать их комплименты и замечания, а Гликман встал со своего стула и легким шагом направился к артистам, которые стояли группой и переговаривались. Гликман подошел к ним, поздоровался с каждым из них за руку, поговорил, сдержанно посмеялся и вернулся к нашей группе. Все стали его спрашивать, что сказали артисты о нашем спектакле. Исаак ответил: «Что они могли сказать? Они, не дай Бог, ни критики, ни рецензенты, а актеры. Они сказали, что было очень смешно и весело. Так что светло, бодро, радостно. Можно дальше жить. Я пригласил их чай пить, но они не могут, им нужно вернуться в театр».

После вечеринки у нас должно было состояться чаепитие, которое подготовили девушки, сумевшие на очень скромные пожертвования студентов сделать бутерброды и купить пирожные, которые из экономии порезали на половинки.

Таинственная избирательность воспоминаний, прихотливость памяти… Этот скромный, незначительный эпизод нашей студенческой жизни как будто стоит перед моими глазами, а многое, более важное и характерное, может быть, и есть в тайных извивах хранилища воспоминаний, но не покидает своего убежища.

После окончания Университета мои пути со многими моими товарищами разошлись. Исаак Гликман тоже ушел в свою сферу, в среду музыкантов, работников искусства, хотя иногда и выступал с литературоведческими статьями. Однако сферы моих и его интересов и круги, в которых мы вращались, были родственны, и мы в течение жизни встречались в Филармонии, в Комарове, на юбилеях, конференциях и собраниях, и общались мы, как старые знакомые, товарищи, друзья, ведя откровенные разговоры, чувствуя взаимопонимание с собеседником.

Когда о человеке, с которым вы не находились в постоянном контакте, спрашивают: «Вы знали его?», — память подсказывает, как правило, какие-то случайные, незначительные эпизоды. Но если вы чувствовали тепло, свет, которые исходили от этого человека, от его личности, разве у вас нет оснований сказать: «Да, я знала его»?..

12. Владимир Иванович Малышев. Служение идее и науке

«Наука ведет к утверждению нравственных принципов в обществе, и нравственность сама может служить критерием точности научных выводов»

Д. С. Лихачев [28]

Вспоминая свою юность, А. М. Панченко — сын моей однокурсницы Н. Т. Соколовой — писал о 50-х годах: «В те времена медиевистика считалась хотя и „почтенной“, но слишком отвлеченной и „скучной“ наукой. Сейчас, когда древности в большом фаворе, трудно даже представить себе, как мало интересовалась ими широкая публика четверть века назад» [29].

Что же говорить об отношении к древнерусской литературе поколения моего и матери А. М. Панченко? Нам внушалось со школьной скамьи, что все предшествовавшие XX в. периоды существования человечества были лишь предысторией к той новой формации, которая возникает у нас впервые и в утверждении которой как формации мировой нам предстоит принять непосредственное участие. Однако хотя многие преподаватели ЛИФЛИ, а затем и университета учили нас как первостепенной задаче анализу классовой позиции писателя, университетское и факультетское образование строилось по традиционному для русской университетской науки плану. Медиевистике в нем отводилось достойное место. Древнерусская литература читалась в течение года, старославянский литературный язык изучался тоже год, причем курс древнерусской литературы читал академик А. С. Орлов (а помимо лекций был обязательный семинар по этому предмету), а занятия по старославянскому языку вел также крупнейший специалист С. П. Обнорский, через несколько лет ставший академиком.

Однако, несмотря на увлекательность лекций Орлова и оригинальность его личности, на нашем курсе он нашел только одного последователя. И это неудивительно. Слишком далека была наша «ментальность» от предмета его занятий, слишком ослаблена связь с древними слоями культуры (исчезнуть совсем эта связь никогда не может). Этот ученик и последователь академика стоил целого отряда аспирантов. Он был человеком призвания в том высоком, первозначном значении этого слова, которое заключало представление о высшем таинственном призыве к подвигу. Студент Володя Малышев, впоследствии получивший широкое признание и у нас, и за пределами нашей страны ученый — Владимир Иванович Малышев, своими неустанными трудами повлиял на восприятие древней культуры русского народа и на отношение к ней.