Воспоминания - [75]

Одна студентка нашего курса горько жаловалась на «несправедливость» академика, поставившего ей за полный и обстоятельный экзаменационный ответ «4» и в то же время оценившего как отличные ответы двух непутевых парней, сдававших одновременно с ней экзамен — Малышева и его друга. «Он их почти не спрашивал», — утверждала огорченная студентка. Пока она бойко пересказывала конспект лекций Орлова, парни, ожидавшие своей очереди, задремали. Когда она окончила, Орлов обратился к ним; «Осовели, ребятки? А чем закусывали? Пост ведь». Слушая рассказ о закусках: «огурцах, кислой капусте, грибках», академик сочувственно кивал головой и приговаривал: «Хорошо, хорошо!».

Однажды Александр Сергеевич поинтересовался, как я готовлюсь к реферату на тему «Язычество в древней Руси», и, просмотрев мои тщательно составленные конспекты, сказал: «Типично женская работа!». «А какая же мужская работа?» — спросила я. «А такая, — ответил академик, — что не будет он так старательно конспекты писать, а пойдет в гости, загуляет, растянет работу, ругать его будут, а там, глядь, через несколько лет из него хороший ученый образуется». Он уже знал, что из Малышева со временем «образуется» ученый и прощал ему «гульбу». К тому же он, как впоследствии и Малышев, любил «покритиковать» женщин, следуя традициям древних поучений. Вместе с тем, они оба были добры, снисходительны и уважительны к женщинам — своим сотрудникам в науке, не говоря уж о том глубочайшем уважении, которое оба они питали к замечательной исследовательнице древнерусской литературы Варваре Павловне Адриановой-Перетц. Правда, об этой выдающейся женщине ее муж, суровый и требовательный академик Владимир Николаевич Перетц говорил, что у нее, в отличие от многих, голова существует не для ношения прически.

То как Владимир Иванович пришел в науку, можно считать необъяснимым чудом, как и то, что на место популярного и популяризируемого человеческого идеала Павла Корчагина Николая Островского он для себя поставил личность протопопа Аввакума. Однако не чудо ли человек и все ли в нем объяснимо? Малышев отрицал, что сам он старообрядец [32] (когда я при нем употребила термин «раскольник» в применении к старообрядцам, он сурово остановил меня: «Никон, а не сторонники старой веры, был раскольником»). В. И. не казался религиозным, но соблюдал все русские православные праздники и посты. Однажды я застала его в состоянии отчаянья и аффекта: в больнице умерла его сестра, и он в гневе обвинял врачей и даже порывался им отомстить. Я не нашла ничего другого, как возразить ему: «Володя, ты христианин!». Он моментально осекся и успокоился.

Человек, наделенный здравым смыслом, практик и рационалист, он не любил все формы фанатизма, иронизировал по поводу энтузиастов и не разделял фанатизма Аввакума; в нем он видел, прежде всего, гениального писателя, человека старинной русской культуры, религиозного мыслителя и носителя высокого духа искренности, справедливости и независимости — т. е. праведника. Как и Аввакум, он был снисходителен к людям. Отсюда его, как теперь говорят, «коммуникабельность»; он был в простых, как бы товарищеских отношениях с людьми «разного звания», как Аввакум, который свободно объяснялся и бранился и с первыми лицами государства, и со стрельцами.

Уже на втором и третьем курсе Малышев начал свою собирательскую деятельность, причем его личное обаяние и глубокая убежденность играли немалую роль в успехах его экспедиций. Он появлялся в студенческой аудитории с пачками старинных книг, садился за последний стол и разбирался в них.

Наш преподаватель современного русского языка Чулкевич, занятия которого были необходимы, так как многие студенты, пришедшие с производства и из армии, плохо помнили грамматику и делали ошибки, особенно подозрительно относился к тем, кто пришел на факультет с курсов подготовки в вуз. Он вызвал Малышева к доске, продиктовал фразу, в которой было слово «тучу» — Малышев написал: «тучю» и на замечание преподавателя возразил: «Я всегда так пишу — ведь я читаю только старые книги, в то время так писали». Это была бравада: в отличие от многих своих однокурсников Володя был абсолютно грамотен и писал красивым, четким почерком, читал же он не только древние книги. Живо интересуясь современной литературой, он даже переписывался со многими писателями, особенно авторами исторической прозы. Но его бравада имела важный смысл. Сам он впоследствии, улыбаясь, в шутку говаривал: «Я рекламщик». Посвятив себя собиранию и изучению старинных книг, он стремился пропагандировать свою идею и впоследствии привлек много молодых людей в свои экспедиции, привил им любовь к древней словесности и ее памятникам. Его поездкам предшествовала разведка. В экспедициях он никогда не покупал рукописей и книг, никогда не оказывал давления на их владельцев. Он вступал с людьми в контакт, покорял их своим обаянием и убежденностью, своими познаниями. Они становились его единомышленниками и дарителями. В. И. любил «гульнуть», выпить; он курил. Но за несколько месяцев до экспедиции он бросал пить и курить. Ездил он обычно один или с кем-нибудь вдвоем.