Воспоминания - [74]

Владимир Иванович внешне производил впечатление очень простого человека. Можно сказать про него словами Пастернака: «Впадал как в ересь в неслыханную простоту». Но на самом деле он был человек очень непростой; я бы сказала даже, что его характер был в чем-то таинственным. В. И. был человеком самобытным, и вместе с тем в нем можно было усмотреть типические черты, если понимать типичность не как бытовую распространенность, а как свойства, исторически коренные для жизни России. В нем можно обнаружить сходство с Платоном Каратаевым, с капитаном Тушиным у Льва Толстого, но и с неистовым Аввакумом, которого он изучал, любил и уважал. Можно назвать и другие характеры в русской истории и литературе, с которыми у В. И. было что-то общее. Казалось, что рассказать о нем лучше всех мог бы Лесков. Личность В. И. сформировалась в эпоху отказа от традиций — от старого быта, семейного уклада, деревенских хозяйств, веры в Бога, в эпоху разрушения церквей. Общему потоку стремления «отречься от старого мира» он противопоставлял сохранение прошлого для будущего, спасение древней культуры, внедрение ее в современную жизнь. Призывы найти, «делать жизнь с кого», он истолковал по-своему — для него нравственным примером стал протопоп Аввакум. В. И. был чужд религиозного фанатизма, никогда не был старообрядцем, но стойкость, человечный подход к человеку, трезвая, скептическая оценка всякого лицемерия и лжи — все эти черты Аввакума были близки В. И. Откуда он почерпнул идею, которая прошла через всю его жизнь, — идею спасения культуры, трудно себе представить. Это теперь, когда цивилизация подошла к опасному краю бездны уничтожения природы и к всеобщему варварству, всякого рода организации по охране природы, культуры и прав людей стали непременной принадлежностью общества. Тогда В. И. — провинциальный юноша, самоучка — самостоятельно сформировал для себя идею защиты культуры и истории и стал самоотверженным служителем этой идеи.

Малышев пришел к нам на курс после академического отпуска по болезни. Он был старше большинства студентов на 5–7 лет. Его болезнь (туберкулез) была следствием тех тягот, которые выпали на его долю с детства. Он рос в обстановке бедности. Круглый сирота, он, вместе с братом и сестрой, воспитывался мачехой. Всю свою семью он очень любил (брат впоследствии погиб на войне), а о мачехе, которой он дал смешное прозвище «тараканчик», нежно заботился до самой ее смерти. Он выписал ее в Ленинград, и она жила вместе с ним. Когда она болела, он очень волновался и вызывал лучших врачей.

Владимир Иванович начал подрабатывать подростком, а во «взрослую» трудовую жизнь включился в 15 лет. В родном городе Наровчате Пензенской губернии он наблюдал всплески антирелигиозной и антицерковной кампании. Мачеха его была религиозна, и он, заинтересовавшись вопросом, на чьей стороне правда, под сенью Общества безбожников стал изучать историю религии, церкви, деятельность сект. В. Малышев любил русский провинциальный и деревенский быт (родители его были из крестьян), народные обычаи и народное искусство [30] и чувствовал, что религия занимает в народной культуре свое важное и прочное место. К нам на второй курс университета он пришел с установившимися интересами, со своей манерой поведения, очень отличной от принятой в нашей студенческой пролетарско-интеллигентской среде. Все свои силы он посвящал изучению одного предмета, которым он, очевидно, прилежно занимался и во время болезни, в академическом отпуске — изучению древнерусской литературы, причем, главным образом, той ее стороны, которая сохранилась в народной среде и продолжала жить в народной культуре. У него уже сложились широкие и самые разнообразные связи с людьми, знавшими древнюю словесность, хранившими старинные рукописные книги, любившими их. Эти связи он использовал для розыска рукописных книг, забытых в сундуках, на чердаках, в подвалах крестьянских изб и поселковых домов, собирания их, представления на экспертизу и водворения в книгохранилища. Он твердо уверовал в то, что старые рукописные книги — национальная ценность, памятники народной мудрости, сокровища, которые надо спасать, пока не поздно, и через музеи и книгохранилища, через науку, через изучение вернуть в народную культуру.

Можно предположить, что, когда в 1932 г. он, закончив рабфак Института путей сообщения, подал заявление на подготовительные курсы в ЛИФЛИ, он в какой-то мере видел свою будущую дорогу [31]. Свидетель «зорения» церквей, он противопоставил массовому потоку жизни общества направление, принятое и определенное им самим без чьих-либо подсказок, но имеющее значение «категорического императива», судьбы.

А. С. Орлов, заведовавший в Пушкинском Доме Академии наук Отделом древнерусской литературы, уже в бытность Владимира Малышева на студенческой скамье, заметил его, выделил, и тот стал постоянным посетителем его квартиры. Он приносил старому ученому вновь обретенные рукописные книги, они рассматривали их, академик определял их ценность. Можно себе представить, какое удовольствие доставляли академику находки В. И. Малышева. Для некоторых его товарищей по университету, не знавших о его деятельности или не понимавших ее значения, Володя был нерадивым студентом, нередко исчезавшим из университета и пропускавшим лекции, или чудаком. Для Орлова он был другом, «подчевавшим» его дивным «угощением» — не известными до того рукописями, но и упрямым, своевольным парнем, «гнувшим» свою, только ему ведомую линию. Орлов и встречал его приветливо, и нередко бранил на чем свет стоит, и обучал читать старинное письмо, понимать все его тонкости.