Воспоминания - [48]

Имея математическое образование, Б. В. был одним из тех филологов, которые стремились применять объективные, точные методы к изучению текста. Он был близок к Пражскому лингвистическому кружку. Его книга «Теория литературы» уже в 1932 году была переиздана шесть раз. Затем она неоднократно переиздавалась за рубежом, а в Советском Союзе она долгое время не переиздавалась, так как была объявлена формалистической. В настоящее время это одно из самых популярных пособий при изучении поэтики и стилистики.

Требования Б. В. к научной работе были ясны из его отзывов, которые были коротко и четко сформулированы. Несколько раз он выражал свое мнение о дипломных работах короткой формулой: «Тут мне нечего сказать. Все верно». Б. В., будучи человеком ясного и твердого ума, легко раздражался на глупость и ограниченность отдельных людей и на нелепость ситуации. При этом он бывал очень резок и даже груб. Мне не раз случалось пытаться смягчить опасную ситуацию, которая возникала от этих его «взрывов». Когда я ему представила первую главу моей диссертации, он прочел и сказал: «Ну, это вы написали для самообразования». Я очень долго работала над текстом, и мне было обидно. Но я не могла не признать, что в этом была доля справедливости. Я, действительно, впервые углублялась в материал, о котором писала. Гораздо обиднее получилась его реакция на диссертацию нашей сотрудницы — женщины очень прилежной, добросовестной, но, как ему показалось, недостаточно творчески самостоятельной. Он набросился на нее и не только раскритиковал ее, но и изругал. Мне очень жаль было диссертантку, которая была моей подругой, и я побежала уговаривать Б. В., чтобы он смягчил свой отзыв и извинился. Конечно, поколебать мнение Б. В. о работе было невозможно, но он почувствовал угрызения совести за обидный разговор с прилежной дамой и в следующую встречу с ней более мягко и понятно объяснил ей свои требования. Между ними состоялось примирение. Другая моя попытка сгладить вспыльчивость Б. В. была связана с его конфликтами в дирекции: директор Института Н. Ф. Бельчиков сделал Б. В. замечание, что он выдал рукопись читателю, которому, по мнению директора, выдавать ее не следовало. Б. В. рассвирепел и по-своему отомстил директору за его вторжение в распоряжения заведующего архивом. В это время Бельчиков дал разрешение представителям киностудии на съемку рукописей Пушкина. Б. В. стал категорически возражать против съемок подлинников пушкинских рукописей. Киношники были в полном недоумении. Им не давали рукописи, Б. В. объяснял им, что облучение рукописей опасно и вредно, что рукописи Пушкина существуют в одном экземпляре, и их реставрация невозможна. Время шло. Я стала уговаривать киношников, чтобы они нашли какой-то компромисс, не очень жестко требовали и договорились об отдельных рукописях, которые можно показать. При этом я говорила им: «Вы понимаете, эти рукописи стоят огромных денег — миллионов». Б. В. набросился на меня со страшным остервенением: «Ну, давайте, выкладывайте свои миллионы и раздобудьте где-нибудь рукописи Пушкина! Вы их не найдете и за миллионы!». Однако он постепенно остывал. Компромисс был найден. А меня Б.В. прозвал «жена-мироносица». Вспоминается еще один случай, когда Б. В. был очень суровым в своей критике. «Начальственный» литературовед Бабкин написал книгу о Радищеве, и пошли слухи, что часть его работы — плагиат, что он «заимствовал» ее у своих предшественников. Б. В. привлекли как эксперта. Он «защитил» Бабкина, но своеобразно. Его заключение состояло в том, что работа очень плохая, и так плохо мог написать только Бабкин, т. е. плагиата не было.

Когда обсуждалось издание второго тома «Мертвых душ» Гоголя, прошел слух, что в Москве нашли рукопись этого произведения, что вызвало в Ленинграде любопытство и даже некоторую панику: где была эта рукопись, никто не знал, слухи были темными. Эту историю мы обсуждали. Б. В. выдвинул свою гипотезу. Он встал, ударил кулаком по столу и сказал: «Очевидно, Храпченко просто впервые прочел сохранившиеся части второго тома „Мертвых душ“, что-то рассказал по этому поводу, отсюда и пошел этот слух». Храпченко был большим чиновником в литературоведении, секретарем бюро Академии наук. Мы посмеялись, а слух о новонайденной рукописи действительно не подтвердился.

В ленинградской окололитературной среде распространилось известие, что таинственным образом найден текст десятой главы «Евгения Онегина». Когда этот текст предъявили Томашевскому, он сразу определил, что это фальсификация. Во-первых, в нем содержались сведения, ставшие известными лишь недавно, в результате открытий советских декабристоведов. А кроме того, приписываемый Пушкину текст отличался «непушкинской тяжестью». Впоследствии Ю. М. Лотман и его сын Михаил Лотман убедительно доказали, что текст, приписывавшийся Пушкину, был создан в 1940-х — 1950-х годах [11].

Способность Б. В. внезапно вспылить и откровенно выразить свои чувства сочеталась с мягкостью. Однажды я пришла в Институт очень огорченная. У моей четырехлетней дочки случилась беда: у ее куклы-мальчика попросту отвалилась голова. Она рыдала над ним и ломала руки. Я побежала по мастерским, но никто не брался починить куклу. Б. В. осмотрел куклу со всех сторон: голова и руки у нее была керамические, а туловище тряпичное. После осмотра он установил, что голова с шеей были просто засунуты в тряпичное туловище и зашиты. Он насадил голову на туловище, тут же достал откуда-то большую иголку с ниткой и объяснил, как надо зашить дырку, чтобы голова хорошо держалась. После этого он спросил меня: «Сколько лет вашей дочери?» — «Четыре года.» — «Пора учить грамоте», — сказал Б. В. сурово. Придя домой, я отдала куклу ликующей дочке и строго сказала о необходимости учиться читать. Моя свекровь — по специальности педагог-дефектолог — приняла это к сведению… Через неделю, войдя в комнату, я увидела, что моя дочь сидит на диване, положив ножку на ножку, и бегло читает книгу старенькой прабабушке.