Воспоминания - [47]

Вокруг этого памятника происходила длительная трагикомическая борьба, характерная для того времени. А. Н. Веселовский — замечательный русский ученый, академик, один из основателей сравнительно-исторического метода в поэтике, умерший в начале XX века, внезапно подвергся «разоблачению» и бурным нападкам советских властей. Дело в том, что некоторые советские ученые, прежде всего Виктор Максимович Жирмунский, высоко ценили деятельность Веселовского и его идеи о закономерностях развития литературы и фольклора. Появился ряд научных статей, посвященных данной проблеме. Внимание надзирающих за наукой органов было возбуждено тем, что русские литература и фольклор ставятся в один ряд с аналогичными явлениями в других культурах, и тем самым их оригинальность как бы подвергается сомнению. Как писал Некрасов: «…в вашей книге есть / Такие дерзкие места, / Что оскорбилась чья-то честь / И помрачилась красота». В Пушкинском Доме проводились заседания, разоблачающие давно ушедшего из жизни Веселовского. Хозяйственная часть Института сделала из этого свой вывод. Решили, что большой мраморный памятник Веселовскому дискредитирует Институт. Зам. директора по хозяйственной части распорядился закрыть Веселовского шкафами. Но шкафы загородили помещение, и было указано, что нельзя загромождать проходы из противопожарной безопасности. После этого тот же начальник додумался надеть на голову Веселовскому ящик. Я вышла из читального зала архива и обомлела. Обратившись к инициатору этого замечательного решения, я сказала: «Вы берете на себя большую ответственность. Памятник зарегистрирован в инвентарных книгах и имеет большую ценность как художественное произведение. К тому же мрамор — хрупкий материал, и любая царапина может вам доставить большие неприятности, а может быть, и материальные убытки». Б. В., который вышел из своего кабинета, горячо поддержал меня и окончательно напугал бедного хозяйственника. Тот осторожно снял ящик и больше к этой идее не возвращался. Тогда памятник замаскировали серыми простынями, но сотрудники пугались, когда вечером выходили из архива. Простыни пришлось снять. На этом дело не кончилось. Дирекции явилась гениальная идея передать памятник в Русский музей. Через несколько дней пришла комиссия из музея, состоящая из ученого-искусствоведа и его ассистентов. Руководитель комиссии мне показался симпатичным. Он стоял свободно, жестикулировал и был в хорошем расположении духа. Свое заключение он выразил в простых и очевидных выводах. «Скульптура хорошая, высокого качества, автор известный — В. А. Беклемишев. Статую мы можем взять в запасник и со временем выставить. Но демонтировать этот памятник и перевезти его в Русский музей — огромная работа, которая будет стоить больших денег: он очень тяжелый и хрупкий. Она должна быть осуществлена за счет средств Пушкинского Дома». Денег в Институте не оказалось, и вся эта эпопея, как и многие другие проекты, закончилась ничем. Как назло, вскоре наш Институт посетил какой-то представитель Обкома с целью проверки. Пройдя мимо памятника, он сказал: «Хороший у вас бюст молодого Маркса!». Так вопрос был исчерпан. Это происшествие может показаться легендой, и действительно имеет все основания стать петербургской легендой. Но, к сожалению, это истинная правда, к тому же характерная.

Я иногда задерживалась в помещении Пушкинского Дома после рабочего дня. Я получила на это разрешение, так как жила в общей комнате с большой семьей и не могла дома заниматься. Однажды в то время, когда я там работала, началось наводнение. Вода доходила до самой кромки берега — набережной в то время около Института не было. Дежурная по зданию вызвала по телефону Бориса Викторовича. Так я пробыла с ним до того времени, когда вода начала понемногу убывать. Мне это было очень интересно, потому что я могла наблюдать его хладнокровие и деловитость. Все-таки его ответственность как заведующего рукописным отделом, в котором хранились все рукописи Пушкина и многие другие бесценные манускрипты писателей, была велика. Мне было страшно, но Б. В. был бодр и деловит, как командир перед сражением. Я спросила его, не надо ли вызвать на помощь и других сотрудников, а он ответил мне, что это наводнение — небольшое и скоро река уймется. Впоследствии я всегда о Б. В. говорила одну и ту же фразу: «Это мужчина, который во время пожара первым не выскочит в окно».

Борис Викторович по своему характеру отличался от большинства филологов. Он был воинствующим рационалистом, высоко ценил разум. Он получил математическое образование. Во время заседаний, которые иногда очень долго длились, Б. В. начинал возиться с проводкой (он был еще и электрик). В большом зале он снимал всю проводку, сворачивал ее клубком и, некоторое время посидев, водружал всю ее на место. (Конечно, это было днем.) Очевидно, бесконечные речи коллег бывали для него невыносимы. Однажды я, почувствовав то самое томление, которое постоянно чувствовал Б.В., взяла во время длительного заседания мощный аккорд на рояле, находившемся в зале. Наша реакция проявлялась сходным образом.