Воспоминания - [49]

Совершенно другие особенности своего характера Б. В. проявил в дни, когда разворачивалась «антикосмополитическая кампания». Два наших заслуженных и уважаемых профессора Н. К. Пиксанов и В. А. Десницкий нашли нужным в момент наиболее острой травли Гуковского напечатать в стенгазете нашего Института разносные статьи по поводу его очень хорошего доклада о Гоголе. Б. В., находясь в толпе читателей стенгазеты, громко оповестил всех, что ему необходимо вымыть руки, так как он по неосмотрительности в вестибюле подал руку Пиксанову, но что он в затруднении, так как уборная занята, а других мест, чтобы вымыть руки, в нашем учреждении нет. Еще он утверждал, что только в уборной в Пушкинском Доме можно дышать. Все это он говорил, будучи многолетним сотрудником Пушкинского Дома, много сделавшим для обогащения его коллекций и горячо любившим работу в нем.

Во время «антикосмополитической кампании» и нападок на формализм Б. В. утверждал, что при необходимости может вернуться к занятиям математикой — ведь он мог ее преподавать в вузе и одно время действительно преподавал. Б. В. шутливо подбадривал Григория Абрамовича Бялого, которому, конечно, при «борьбе с космополитизмом» грозило увольнение, говоря, что он тогда возьмет его к себе в ассистенты на кафедру математики. Бялый возражал: «Я даже таблицу умножения забыл.» — «Ничего, вспомните, вы — человек способный», — говорил Б. В.

В связи с этим вспоминается один эпизод, тоже произошедший в период «антикосмополитических проработок». Во время обсуждения вопроса о том, как следует вести себя на собраниях, где профессура подвергалась несправедливой критике и оскорблениям, Б. В. занял позицию непримиримости и нежелания в любой форме сотрудничать с гонителями академической науки. В отношении себя он прекрасно понимал, что обвинение его в «формализме» является продолжением тех давних нападок, которым он подвергался в 20-х годах как представитель научного течения, получившего прозвание «формализма» и официально жестоко преследовавшегося. Он отказывался каяться, резонно возражая: «Насколько я понимаю, меня обвиняют в том, что я читаю курсы поэтики и стилистики и что, следовательно, я формалист. Факультет поручил мне читать эти курсы, так как, очевидно, его руководители считали, что студенты должны знать отличие ямба от хорея. Если теперь вы не считаете это желательным, не поручайте читать мне эти курсы, и я не буду». Он ни разу не выступал на собраниях и не занимался самобичеванием.

Как человек рациональный, Б. В. страдал от столкновения с глупостью, всегда его лучшим комплиментом было «ясный ум». В Москве большим авторитетом пользовался редактор издательства Корчагин. Он руководил и нашими работами, в частности, подготовкой академического собрания сочинений Гоголя. Это был человек очень квалифицированный, он работал еще с Брюсовым. Но его авторитарность, его стремление подчинить себе, своей точке зрения, настойчивость, умение повлиять на высшие инстанции Б. В. безумно раздражали. Б. В. однажды на моих глазах, разговаривая с ним, сломал стул, причем стул был не простой — это было старинное кресло из красного дерева. Он его разломал, потому что его угнетала настойчивая неподвижность ума этого редактора.

Мы с Б. В. готовили восьмой том Гоголя. В этой работе принимали участие Георгий Михайлович Фридлендер и Ольга Борисовна Билинкис. В томе была вся поздняя публицистика, критические и философские произведения Гоголя. Тогда эти произведения вообще в грубой форме аттестовались как реакционные и мракобесные. Работа была очень срочная, мы читали и сверяли подлинную рукопись Гоголя с ее изданиями, работали даже ночью. Рукопись прислали из библиотеки им. Ленина (Москва), и я очень волновалась за ее сохранность, так как специально оборудованных мест для ее хранения у нас не было. Я запирала ее у машинисток, потому что там был шкафчик с очень затейливым ключом. И я говорила, что очень волнуюсь за рукопись Гоголя, а одна из машинисток мне возражала: «Что вы! Мы тут пальто оставляем!». В Институте была вахтерша Серафима, которая бегала к нашему директору, к Бельчикову, и доносила, что Лотман и Хмелевская по ночам тайно читают «божественное». Б. В. уехал к себе на дачу в Гурзуф, а нас очень торопили с тем, чтобы мы сдали том. Для этого специально из Москвы приехал редактор Корчагин. Мы писали Б. В. письма, и он нам очень остроумно отвечал. В частности, у нас возникла такая проблема. «Спаситель», как слово, связанное с религиозным культом, по цензурным правилам надо было писать с маленькой буквы; в то же время «креститель», как имя, нужно было писать с большой. Между тем, эти слова в текстах Гоголя стояли близко друг от друга. Борис Викторович на это ответил, что спаситель с маленькой буквы — это тот, кто действительно спас, а Спаситель с большой буквы — это имя собственное. И в том и в другом случае слово обозначает одно и то же лицо и выражает одинаковое к нему отношение.

Когда Б. В. не было, а письма от него шли слишком медленно, мы обращались к Б. М. Эйхенбауму за консультациями. После того как мы кончили работу над восьмым томом и сдали его окончательно в издательство, мы решили сделать подарок Борису Викторовичу. Из одного экземпляра шестого тома Гоголя мы сделали коробку. В нее мы поместили шоколадки, каждую из которых завернули в бумажку, разрисованную карикатурами, связанными с нашей работой над томом. Увидев обложку тома, где мы вместо римской цифры VI вывели VIII, Б. В. рассвирепел. Он закричал: «Кто позволил?! Я не подписал к печати! Я арестую весь тираж!». Но открыв коробку и увидев там конфеты, он схватил их подмышку и побежал рассматривать их в кабинет. На одной из карикатур Б. В. узнал себя сидящего над рукописями при свете луны. Я извинилась, что его волосы на картинке покрашены в рыжий цвет, а он, растрепав свои рыжеватые волосы, сказал: «Рыжий — это хорошо! Значит, еще что-то осталось!».