Воспоминания - [51]

Б. В. был замечательным полемистом, особенно когда сердился. Помню, как он критиковал официальную бумагу, которая пришла в наш Институт из Бюро Отделения Академии наук. Академические начальники сообщали, что научные труды проходят медленно подготовку к печати, и работа затягивается. Б. В. начал с того, что работа над рукописями для научных изданий затягивается потому, что многие авторы пишут недостаточно литературно и их труды требуют усиленного редактирования, а также и потому, что научные труды проходят в Москве рецензирование очень длительное время. Под этим углом зрения он рассмотрел тот рескрипт из Бюро Отделения, который содержал указания, как должна строиться работа. Прежде всего, он рассмотрел его с грамматической точки зрений и обнаружил в нем много недостатков. Текст этот сам по себе требовал редактирования и исправления. Кроме того, шел он из Москвы в Ленинград целый месяц. Таким образом, на примере этого документа Б. В. доказал, что основной вред наносят бюрократическая волокита и неквалифицированная работа. В эти годы были большие споры вокруг проблем текстологии. К сожалению, я не могу воспроизвести блестящую речь Б. В. на первой текстологической конференции в Москве. Полемике по вопросам текстологии придавали политический оттенок, как было принято тогда. Б. В. очень резко полемизировал с московскими текстологами, которые, в свою очередь, решительно выступали против принципов, сформированных ленинградскими учеными — прежде всего Томашевским, Эйхенбаумом, Цявловским и др. Б. В. отстаивал принцип академической объективности, свободы исследования и отказа от всех нормативных постановлений, считая главным критерием разум, объективность и честность ученого. Он утверждал, что признание одного из вариантов текста каноническим — признак нормативного, мифологического мышления, которое было ему чуждо. Он был сторонником научной мысли и в этих вопросах. Споры были горячими и, как нередко бывает, даже завершились дракой более молодого поколения москвичей и ленинградцев в ресторане.

Я ехала обратно в поезде с Б. В. и прочла ему довольно хилое стихотворение про эту конференцию и маленькое четверостишье под многозначительным названием «Жизнь» собственного сочинения: «На этот краткий, горький миг / Тебе даны земля и небо, / И благодать воды и хлеба, / Любовь, и труд, и мудрость книг». Б. В. доброжелательно сказал: «Кажись, все перечислено». Впоследствии Аркадий Семенович Долинин, замечательный знаток Достоевского и старый романтик, про это мое стихотворение сказал: «Поэзия здесь и не ночевала».

Помню случаи снисходительности Б. В., когда мои шутки, к моему собственному ужасу, «переходили через край». Однажды я сидела в буфете Института и ела очень невкусный салат. Пришел Б. В. и с шутливым видом, приветствуя меня, приложил два пальца ко лбу, на что я сказала: «К пустой голове руку не прикладывают». Сказав это, я сама ужаснулась. Дело в том, что после войны эта глупая шутка была распространенной, и я не подумала о ее двусмысленности. Б. В. смолчал. Через некоторое время мы обсуждали с ним один производственный вопрос, и я сказала: «Это, наверное, надо посмотреть в книге». — «Вот возьмите и сами посмотрите!» — сказал Б. В. довольно резко. Я удивилась, а Б. В. добавил: «Ну, ну, ну! Не обижаться! Я от вас не такое слышал!».

Будучи рационалистом, Б. В. любил книгу во всех ее аспектах, включая и материальную сторону. Он был знатоком всех стадий работы над книгой, включая редактирование, подготовку комментария и т. д. Он изучал природу ошибок. Б. В. признавал значение того, что казалось мелочами, например, знаков препинания, выбора одного из вариантов написания. Например, в числе вопросов, которые мы адресовали ему в одном из писем в Гурзуф, было: как писать имя героя Мельникова-Печерского — Патап или Потап (в книгах писалось через «о», а сам автор писал через «а»). Б. В. ответил очень серьезно: Мельников-Печерский был волжанин, для него это различие было существенным, и если он писал через «а», то скорее всего так и произносил. Так что сохранение «а» имеет основание. Б. В. мог быть суровым, но умел разглядеть и оценить способность к работе. Например, он очень рано привлек к научной работе моего брата Юрия Михайловича. Еще в довоенное время, когда Юра был студентом, он участвовал в составлении сборника «Писатели о литературном труде». Тогда у Юры возник спор с редактором, велевшим сократить статью о Ломоносове. Не соглашаясь с ним, Юра пригрозил, что в таком случае он заберет всю статью. «Самонадеянный молодой человек», — пожаловался редактор Томашевскому. «А на кого ему надеяться?» — ответил Б. В. и добавил: «Этот молодой человек что-то о себе знает».

Б. В. утверждал, что есть два типа ученых-литературоведов: текстологи и интерпретаторы. Я спорила с ним, считая, что настоящие литературоведы совмещают эти аспекты. Я говорила: «А вы? А Эйхенбаум, а Бонди?». Но Б. В. настаивал на своем.

Когда Б. В. умер, я лежала в больнице. Перенести известие о смерти Б. В. было очень тяжело. Чтобы облегчить свои переживания, я написала стихотворение, навеянное обстоятельствами его смерти: он умер в Гурзуфе, во время далекого заплыва в море. Кто-то передал это стихотворение Б. М. Эйхенбауму, и Б. М. прочел отрывок из него на собрании памяти Б. В.