Воспоминания - [52]

Был он старик не такой, как другие

«Старик и море» Э. Хемингуэй

Всю жизнь изучая стихи и поэмы,

Он был прозаичней и проще, чем все мы.

Стихи он читал нарочито спокойно,

Считая эмфазу игрой недостойной.

Французской иронией вскормлен и вспоен,

Ее он носил, как оружие воин.

Казалось, что в Пушкине он принимает

Лишь то, что в нем разум и скепсис питает.

Он шел, утомленный бессмысленной сходкой,

Тяжелой и мягкой тигриной походкой.

Его тяготило попранье рассудка

В прожитые им бесполезные сутки,

И только глаза говорили живые,

Что все ж он старик не такой, как другие.

А ночью под шепоты Парок угрюмых

Он слышал призывов далекие шумы,

Свободной стихии движенье и пенье,

Валов романтических гром и кипенье.

Он море любил и в пучине, случалось,

Топил раздраженье, печаль и усталость.

Он плыл, как большая и сильная рыба,

Легко раздвигая прозрачные глыбы.

И там, на просторе, где разум не страждет,

Смертельный удар он почуял однажды.

Казалось, заботы, печали и горе

Настигли его среди блеска и моря.

Он на спину лег и усилием воли

Презрение выразил смерти и боли —

И мертвый пловец, он не сдался стихии,

Ведь был он старик не такой, как другие.

А через год на научном заседании, посвященном дню рождения Пушкина, Юлиан Григорьевич Оксман выступил со страстной полемикой против датировок некоторых стихотворений Пушкина, которые предлагал Томашевский. Татьяна Григорьевна Цявловская нежно, по-женски, но настойчиво выступила в защиту датировок Томашевского. Вопрос этот является спорным и не может быть решен с абсолютной уверенностью. В Юлиане Григорьевиче, несомненно, давала себя чувствовать горечь по потерянным для науки годам. В это время внезапно прозвучал пушечный выстрел с Петропавловской крепости — 12 часов дня. Присутствуя при этом, я не удержалась от поэтического сравнения: «Тени мистиков появляются в полночь, а тени рационалистов в полдень».

6. Доценты нашего факультета. Николай Иванович Мордовченко и Исаак Григорьевич Ямпольский

Уникальный состав профессоров Ленинградского университета сформировался из выдающихся ученых, утвердивших свой научный авторитет уже в 30-е годы, и из постоянного пополнения их состава оригинально мыслящими преподавателями, имена которых могут обозначить целые новые направления. В этой связи следует напомнить о деятельности в стенах филологического факультета таких ученых, как О. М. Фрейденберг, В. Я. Пропп, Л. В. Пумпянский и др.

Работа заведующими кафедрами нередко чрезвычайно осложнялась тем, что она оказывалась в прямой зависимости от административных решений. Это проявлялось со всей очевидностью при обсуждении вопроса о подборе преподавателей. На этом поприще иногда приходилось упорно бороться с «предначертаниями начальства». Особенно настойчиво и смело противостоял подобному нажиму Гуковский в пору своего руководства кафедрой, а позже — его верный ученик Г. П. Макогоненко. В то же время, когда Гуковский отстаивал целесообразность привлечения таких знаменитых лекторов, как Л. В. Пумпянский, А. С. Долинин и некоторые другие, он без большого сопротивления привлек к работе двух скромных доцентов, которые сразу показали, что их участие в общем деле не только полезно, но и необходимо. К этим преподавателям у меня сразу возникла симпатия. Они выглядели молодыми, обращение их со мною было доброжелательным и простым. Мое же отношение к ним основывалось на том, что у меня не было к ним того избытка восхищения и уважения, который сковывал мою непосредственность при общении с профессорами. Вместе с тем, я верила в эрудицию, жизненный опыт «доцентов», и они стали на многие годы моими советчиками. Будучи аспиранткой в предвоенный год и во время войны, я лишилась своих официальных руководителей (они умерли), и фактически моим руководителем — главным советчиком — был Николай Иванович Мордовченко. Впоследствии я постоянно обращалась к Исааку Григорьевичу Ямпольскому и дорожила его советами, которые неизменно были мне полезны. К этому «среднему» поколению науки принадлежал и Д. С. Лихачев, с которым я познакомилась, став аспиранткой Пушкинского Дома. С ним я находила общий язык, как и с доцентами факультета. Н. И. Мордовченко и И. Г. Ямпольский были по своим научным интересам и по направлению своей деятельности близки к старшему поколению факультета, но следовали за ним в своем, особом русле, сохраняя свой круг идей и пристрастий.

Старшее поколение ученых нашего факультета боролось за обновление методов науки о литературе, выступая против общепризнанных догм. Люди этого поколения были тесно связаны с новейшими течениями в литературе и принимали участие в литературной полемике, иногда проявляя при этом горячность, свойственную носителям новых, еще не «обкатанных» и не уравновешенных точек зрения. Относясь с сочувствием к подобным смелым, решительным поискам новаторских подходов к спорным проблемам, ученые нового университетского поколения сделали критику неточностей и ошибок, проверку убедительности предлагаемых концепций своей первой задачей и считали беспристрастность оценки каждой предлагаемой точки зрения порукой чистоты, прозрачности и прочности научных знаний. Для старшего поколения Петербургского университета обмен научных идей и спор были источником размышлений, проверки прочности мнений, отчасти и научного роста: они сознавали, что острая полемика проявляет научные позиции спорящих и оттачивает их концепции. Все знали, как опасен спор со знаменитым москвичом Виктором Шкловским и как поучителен и плодотворен спор с такими профессорами университета, как Б. М. Эйхенбаум, Б. В. Томашевский, П. Н. Берков и другие. «Младшие» университетские ученые утверждали свою академическую строгость суровой критикой любых научных «вольностей» с той же настойчивостью, с какой критиковали произвольные утверждения. Они боролись против снижения уровня научной требовательности. Текст, который выходит из рук ученого, по их представлению, должен был быть образцом, на который может вполне положиться научный читатель как на последнее и точное указание. Ошибки — это бедствие в науке. Они часто возникают, когда внимание ученого сосредоточено на общих идеях. Старшее поколение наших преподавателей, увлеченных изложением новых систем взглядов, нередко грешило неточностями в цитатах и сносках. Это замечали строгие «доценты», которые изредка поручали своим аспирантам проверить сноски в той или иной работе маститого мэтра. Н. И. Мордовченко был известен как строгий и нелицеприятный критик статей коллег, указывающий на подобные просчеты авторам, не боясь испортить отношений с ними. Столь же внимательным и строгим он был в отношении собственных работ, когда проверял и вычитывал их. Впрочем, и у него встречались неточности, которые его очень огорчали. Однажды он допустил в одной из своих статей ошибку и сам ее обнаружил впоследствии. Желая ее исправить, он написал и опубликовал специальную статью, в которой извинялся перед читателями за свой просчет. Однако через некоторое время он убедился, что на эту статью никто не обратил внимания, и все продолжают переписывать данные из более ранней его работы. Об этом он сам рассказывал мне с огорчением.