Воспоминания - [54]

Когда Ю. М. Лотман в пылу увлечения исследованиями в русле семиотики, на первом этапе этих занятий провозгласил, что литературоведение должно стать точной наукой, в Теоретическом секторе Пушкинского Дома возник переполох. Некоторые подумали, что вот-вот всех засадят за математику и сочли это очень опасной идеей. Идея не получила своего воплощения: каждый понимал точность по-своему. Так что паника была преждевременной. И. Г. Ямпольский тоже своеобразно приближал литературоведение к точной науке. Для него это означало строгую самопроверку, честность и осторожность в выводах. Многие годы он был фактическим руководителем замечательного проекта «Библиотека поэта». Он был заместителем главного редактора, комментатором и текстологом, подготовившим ряд книг этого издания: Поэты «Искры» (1939 г.), Поэзия А. К. Толстого (1939 г.), Курочкин. Стихотворения (1949 г.), А. К. Толстой. Стихотворения. Драмы. (1952–1958 гг.), Минаев (1960 г.). При этом он был редактором, неустанно читавшим чужие работы, и чувствовал себя ответственным за качество всего издания. Я столкнулась с редакторским «надзором» Исаака Григорьевича однажды, подготавливая один из томов «Библиотеки поэта». Молодой, но очень квалифицированный редактор, желая улучшить мою статью, разрезал ее на мелкие сегменты — фактически отдельные фразы — и склеил эти фразы-сегменты в иной последовательности, чем они были мной написаны. Меня он не поставил в известность о своем решении. Я была очень озадачена, когда мне показали мой текст в таком виде. Я его не понимала и не принимала. Ведь я обдумывала построение своей статьи и организовывала его совершенно сознательно. У меня не было желания пожаловаться И. Г. на произвол редактора, я просто спросила у него совета, как мне быть. Он вызвал молодого сотрудника и прочел ему своего рода нотацию о правах и обязанностях редакторов и об этике их взаимоотношений с авторами. Редактор обиделся на меня, решив, что я «на него нажаловалась начальству». Впоследствии он лучше узнал Ямпольского и меня, да и И. Г. лучше узнал своего молодого коллегу. Поскольку все мы — участники этого конфликта — были разумными людьми, мы пришли к взаимопониманию, и недоразумение было забыто.

С Исааком Григорьевичем я советовалась по специальным вопросам. Зная, какой он придирчивый и критик, я радовалась его внимательному чтению моих работ. Иногда мы спорили. Эти наши взаимоотношения отразились в надписи на книге, которую он мне подарил в 1974 году, — сборнике его статей «Середина века»: «Дорогой Лидии Михайловне Лотман, с которой я не всегда согласен, но которую я всегда уважаю и люблю». Он не мог не упомянуть о наших спорах, даже даря мне книгу. Когда мне поручили написать для «Литературной энциклопедии» статью об А. К. Толстом, я не могла не попросить И. Г. прочесть мою статью и высказать свое мнение. И. Г. одобрил то, что я написала, и статья была опубликована — и тут случилось неприятное происшествие. Был дан «сигнал» направить критику в адрес этого издания. Мой товарищ по университету и по службе, долгое время испытывавший трудности, не имевший постоянного места работы и пригретый редакцией «Литературной энциклопедии» как постоянный автор, оказался перед сложной ситуацией. Он всегда относился очень чутко и внимательно к пожеланиям начальства, и когда в Пушкинский Дом приехала редакция «Литературной энциклопедии» и должно было состояться критическое обсуждение издания, он поступил со свойственной ему осторожностью. Он покритиковал мою статью за то, что она якобы не подходит по жанру к энциклопедии. Я — человек безобидный, обвинение в адрес редакции безобидное, но зато он принял участие в критике. Мне было неприятно, но за статью свою я была спокойна, так как она была одобрена И. Г. — знатоком не только А. К. Толстого, но и традиций литературного быта, в том числе того, как нужно писать статьи в энциклопедии.

Особенно интересное приключение у меня вышло со статьей «Достоевский и Помяловский», которую я тоже попросила прочесть И. Г. как самого авторитетного исследователя творчества Помяловского. Я высказала мысль о том, что опубликованные после смерти писателя другом Помяловского Н. А. Благовещенским материалы — замыслы, незаконченные произведения «Пьяненькие», «Брат и сестра», а также рассказ о жизни и характере Помяловского — произвели большое впечатление на Достоевского, так как содержали яркий материал о типах разночинцев, о «нигилистах», проблема которых очень волновала Достоевского. Отражение впечатлений от этих материалов я находила в «Преступлении и наказании», в истории семьи Мармеладовых («Пьяненькие»), сходной по сюжету с произведением Помяловского «Брат и сестра». Сходство между Достоевским и Помяловским я усмотрела и в трактовке образа нигилиста, страдающего безбожника-циника (у Помяловского Череванин), а также в эпизодах философского разговора идеалиста и пессимиста в трактире (ср. «Pro и contra» в «Братьях Карамазовых»). Одно совпадение я не включила в свой анализ, так как побоялась Ямпольского. Мне казалось, что он скажет, как это бывает, что у меня нет бесспорных доказательств. Речь идет об эпизоде «сходки»-вечеринки, где разночинная интеллигенция, собравшись, ведет принципиальные споры, в «Преступлении и наказании» и «Молотове». И. Г., признав убедительность моих сопоставлений Достоевского и Помяловского, выразил согласие со мной в совершенно необычной форме: он написал специальную статью, где дополнил мои наблюдения сообщением о сходстве эпизодов вечеринки в произведениях Достоевского и Помяловского, о котором я не решилась написать. Этот случай произвел на меня большое впечатление, отразившееся в шуточном стихотворении, которое я надписала на оттиске статьи «Достоевский и Помяловский», подаренном мной Вадиму Эразмовичу Вацуре. Там есть такие слова: