Воспоминания - [45]

Когда нам сообщили поздним вечером, что Б. М. тяжело болен, что он при смерти, наша мама сразу сказала: «Надо сейчас же к нему идти». Попутно замечу, что во время блокады мама посылала мою сестру Лялю (Викторию Михайловну), которая тогда работала квартирным врачом, обойти всех больных мужчин в доме и сделать им уколы камфары. Ляля сама была измученная во время войны и блокады, приходила с тяжелой работы, хотела отдохнуть. Но мама накидывала на нее пальто и просила пойти. Мы пришли к Б. М. От него уходил врач, выхоленный, нарядный мужчина, который перед уходом долго смотрелся в зеркало, поправляя шляпу. Его вердикт был ужасным: никакой надежды нет. Виктория осмотрела Б. М. и пришла к выводу, что ситуация действительно очень тяжелая, но она все же пробовала действовать. Здесь сказались ее решительность и профессиональное умение. Она послала Эрика Найдича за лекарством в аптеку у Московского вокзала (там ночью была дежурная, и можно было приобрести необходимые ампулы). После укола Б. М. стала немного лучше. Его организм стал сопротивляться. С тех пор Виктория Михайловна посещала Б. М. в течение его долгой и тяжелой болезни каждый день. После выздоровления Б. М. подарил ей свою фотографию с надписью: «Жив!?». Б. М. посещали многие ученые, которые работали с ним, и квартира больного вскоре стала местом встреч с друзьями. Мне запомнились такие постоянные посетители Б. М., как Николай Иванович Мордовченко, Владимир Николаевич Орлов, Михаил Эммануилович Козаков (писатель, отец известного артиста) и другие. Люди, которые навещали больного Б. М., знали о его тяжелом материальном положении; из «критики» в его адрес были сделаны «оргвыводы»: он был уволен со всех должностей и лишился всех договоров. Семья его осталась без всяких средств. Очевидно, ему по мере сил помогали, но это не афишировалось, и конкретные случаи мне как-то не запомнились.

Виктория Михайловна написала статью на животрепещущую тогда в медицинской среде тему, в которой была затронута история болезни Б. М. Между московскими и ленинградскими чиновниками от медицины шел тогда принципиальный спор, как поступать с больными инфарктом. Москвичи решили, что инфаркт надо лечить в стационаре и издали об этом специальное постановление, обязательное для врачей. Ленинградский Горздрав, напротив, запретил больного передвигать. Виктория Михайловна, подводя итоги своей практике, опубликовала статью в медицинском журнале «Тактика врача у постели больного инфарктом миокарда», где Б. М. присутствовал как «больной Э.». Виктория Михайловна доказывала, что лечение не может вестись по стандарту, что если домашние могут обеспечить уход, не уступающий больничному (как в случае с Б. М., когда за ним ухаживала Ольга Борисовна, его дочь), то целесообразно не перевозить больного. Если же такой гарантии нет, предпочтительна больница. Б. М. смеялся, узнав об этой статье. Он говорил, что он, несмотря на все запреты, проник в печать, и его даже поставили другим в пример.

Б. М. юмористически выражал свою гордость, когда ему стало известно, что университетское начальство в кризисные дни его болезни запросило, как реагировать на его смерть, и что высшие инстанции дали распоряжение «хоронить по первому разряду». При всей лицемерности этого постановления в нем проглядывалось затаенное сознание исторически объективного значения жертвы административно-газетных гонений. Когда болезнь Б. М. стала отступать, его перевели в больницу, где работала Виктория Михайловна. Некоторое время он лежал у нее как пациент.

Между тем его ученику Эрику Найдичу выпало счастье найти рукопись Лермонтова с неопубликованными стихами. Рукопись хранилась в Публичной библиотеке в Ленинграде, в архиве Евдокии Ростопчиной. Эрик Найдич понял, что это рукопись Лермонтова по почерку и по рисунку на полях. Никто этого не подозревал, и он получил у дирекции библиотеки разрешение вынести эту рукопись для консультации с Б. В. Томашевским. Борис Викторович внимательно посмотрел рукопись и отвел все сомнения. Внизу ее стояла густо чернилами зачеркнутая фраза, которую Б. В. прочел: по-французски рукой Ростопчиной было написано «Manuscrit de Lermontoff». У Бориса Викторовича была исключительная способность читать зачеркнутое. По дороге обратно в Публичную библиотеку Найдич заехал в больницу и, войдя в палату, прямо в дверях поднял и показал Б. М. листок бумаги с рукописью. Б. М. сразу откликнулся со своей кровати: «Ага! Лермонтов!». В обнаруженной Найдичем рукописи оказались неизвестные эпиграммы Лермонтова. Найдич их изучил, составил к ним комментарий и опубликовал.

К возвращению Б. М. друзья, посещавшие его, решили приурочить какой-то подарок. Все знали, что рояль его был продан, и возникла идея купить ему какой-то инструмент. На пианино денег, конечно, не хватало, и купили фисгармонию. Это было не совсем то, что надо, но Б. М. был очень доволен и, оказавшись дома, играл на этом инструменте.

При первой возможности Б. М. вернулся к научной деятельности. Он стал готовить сочинения Я. П. Полонского. В том, чтобы ему разрешили получить этот договор, приняли участие Г. П. Макогоненко и В. Г. Базанов. Эта работа имела для Б. М. двойное значение: он получил материальную поддержку, и по мере подготовки издания здоровье его стало поправляться. В возвращении его в науку он ощутил и моральную поддержку общества: в его силу еще верили. Он был еще