Воображала - [6]

Много лет спустя он узнает, что у моей сестры вовсе не кроткий нрав. Но пока она была для него лишь милой крошкой, которой надо было напомнить о ее миндальном печенье. Он кивнул на печенюшку в сиропе, лежавшую на тарелке, улыбнулся, и сестра улыбнулась ему в ответ, улыбка мамы на ее детском личике смотрелась смешно и странно.

— К счастью, триместр удалось закончить без единой четверки, — ответил Тит. Он с рождения усвоил эту манеру — гордиться мельчайшими достижениями, потому что все они обретают масштаб в деяниях будущего императора.

Он знал, что однажды о нем будут писать в учебниках по истории, поэтому старался не допускать никаких ошибок, начиная от тех, что располагались в его тетрадях. Тит готовился к этому, у него было призвание, и он казался очень счастливым. Тит был создан для трона — мамой и папой, и многими учителями, считавшими честью учить его. Тем обиднее было, когда все так вышло. И тем страшнее.

Сестра откусила кусок печенья, а я водила ложкой по пятнам джема на тарелке. Мы заскучали, и Антония это видела, а оттого еще пристальнее следила за нами.

— Я почти закончил проект для электива по антропологии. Говорят, с ним я смогу выступить на конференции в следующем году.

— Чему же он посвящен? — спросила мама, в голосе ее скользнуло свежее, как порыв ветерка, любопытство. Где-то рядом прожужжала оса, и я почувствовала, как бьется сердце. Я была совсем крохотной, и я никому не могла сказать, как страшно мне стало посреди утреннего чаепития от мысли, что родичи мертвой осы прилетели сюда, чтобы отомстить, и сейчас множество жал будут вонзаться в мои руки и лицо. Я просто прижала салфетку ко рту, чувствуя биение пульса на своих губах. Оса затаилась в пионе, который я гладила, как лезвие в сладости. Нежный, конфетно-розовый, он теперь скрывал в себе великий ужас.

Сестра нащупала мою руку под столом, ее острые ноготки впились мне в ладонь, оставляя красные полумесяцы, и она отдернула руку.

— Пересотворению людей. Измененной природе и самому феномену изменения.

Тит всегда говорил как маленький взрослый, так рассказывал папа, и в детстве это всех умиляло. Теперь же, наверное, скорее забавляло.

— Боги добавили в наших прародителей частичку своей сущности, так что вопрос о том, могли бы мы сосуществовать с людьми эпохи до великой болезни остается открытым. Хорошо известно, что возможны браки между представителями разных народов, однако все полукровки…

Тит бросил взгляд из-под ресниц в сторону Антонии, извиняющийся, осторожный и выдававший в нем ребенка.

— Словом, каждый ребенок от подобного брака на самом деле чистокровен. Он наследует только одного бога, один дар. Наши народы на самом деле никогда не смешиваются.

— Это интересная теория, — сказал папа. — Тем не менее я всегда считал, что браки между принцепсами и преторианцами не только желательны, но и необходимы, потому как без них оба народа ждало бы вырождение.

— Да, — кивнул Тит. — Генетическое вырождение. Популяция становится здоровее из-за смешанных браков, но при этом границы народов не размываются. Это интересно, правда?

Он подцепил самую большую, измазанную в сливках клубнику и отправил ее в рот.

— В чем же состоит твоя теория? — спросил господин Тиберий. Тогда Тит ответил:

— В том, что не только они нужны нам, но и мы нужны им.

На несколько секунд повисла тишина, в которой жужжание осы стало просто оглушительным. Уже подул прохладный ветерок с моря, принес влагу и соль, так мучившие цветы в нашем саду, приспособленные совсем для других земель и с трудом сохранявшие свою яркость здесь.

Господин Тиберий сказал:

— Прошу меня простить, я забыл портсигар в комнате. Скоро вернусь.

Папа кивнул Антонии, и она сказала нам:

— Пора, девочки.

Хотя мы знали, что еще не пора, в голос сказали:

— Спасибо за чай.

Я поняла, что папа сейчас будет Тита ругать. Что сказанное им вдруг, наверное впервые в жизни, показалось взрослым очень неловким, а может даже и оскорбительным. Я только не поняла, почему.

Лишь много лет спустя, вспоминая этот эпизод, я осознала, что именно вдруг всех смутило. От фразы «мы нужны им» оставалось полшага до «поэтому они создали великую болезнь».

Это опасные слова. Ты, мой дорогой, никогда не поймешь, насколько. Тебе никогда не запрещали думать. И хотя твои мысли могут быть не так ясны, как мысли многих принцепсов, они свободны.

В тот день мы с сестрой отправились на море раньше, чем обычно. Из густой и насыщенной зелени нашего привезенного издалека сада, такого чуждого здесь, мы вышли на дорогу из выбеленного солнцем камня, которой стройные кипарисы по бокам не давали никакой тени.

Мы были рады, и в то же время взволнованы. Наш день изменился, и это было захватывающе и пугающе одновременно. Неподалеку уже синело море, а песок был таким золотым, что я подумала, что песчинки столетие за столетием спускались вниз по солнечным лучам, и они кровь от крови — великолепное солнце. Я была в восторге от того, что сумею найти множество ракушек, искупаться, позагорать, и все это еще до обеда.

И хотя даже иллирийское солнце не могло украсть нашу с сестрой бледность, нам нравилось валяться под солнцем и подставлять ему нос.