Я смотрела документальные фильмы про насекомых уже больше четырех часов. Часть меня надеялась, что все забыли о том, что в мире есть я, и заняты своими делами. Я бездумно пялилась в экран, осмысляя пролетающих над прозрачным озером стрекоз, блестящих, как девчачьи заколочки и выглядевших примерно так же. Диктор сообщал мне, и еще, наверное, жалкому количеству отчаявшихся найти что-то поинтереснее людей, что на каждого человека приходится двести миллионов особей насекомых. Я представила себя и, для начала, хотя бы миллион насекомых. Получилось плохо, не потому, что я дура, а потому что визуализировать большие числа, в принципе, сложно. Хотя один раз я видела миллион евро. Наконец, на оптимистичной ноте о бесчисленных насекомых, которые сопровождали землю с какой-то там эпохи, вроде бы Силурийской, диктор закончил свою речь. Он призвал юных зрителей писать в студию, присылать свои наблюдения и рисунки. Я сегодня официально вышла из круга юных зрителей, так что проигнорировала предложение. Вообще-то были годы, когда я с готовностью слала в какую-то Стокгольмскую телестудию многостраничные письма о том, как я наблюдаю за биогеоценозом озера в лесу или жизнью муравейника. Я знала наизусть все дорожки муравьев, я ухаживала за новорожденными мышатами, которых едва не растерзала кошка, я выходила вороненка, и он стал большой вороной, далеко-далеко улетел, и с тех пор мы не виделись. Я, в общем, успела побывать юным натуралистом, исследуя мир вокруг нас. Но никто не ответил мне, не пригласил меня в эфир, чтобы я помахала ручкой своим одноклассникам, безмерно собой гордясь. В общем, ничего не получилось. А теперь я мало что могла написать.
То есть, конечно, всегда можно было написать правду. Как-нибудь так: Привет, меня зовут Делия Яснич, и вот осень моего первого года без школы. Я хочу стать ветеринаром, но жизнь не очень справедлива к животным, потому что мой папа — глава самой крупной этнической преступной группировки в Стокгольме, и я поеду учиться в Оксфорд на юридическом факультете, чтобы отец и дальше отмывал деньги. Сегодня мой день рождения и Хеллоуин, но мне не хочется праздновать. Внизу все разоделись монстрами, то есть сербами, и громко желают мне здоровья и счастья, а я хочу провалиться сквозь землю. Я вымолила у папы год, в течении которого надеюсь упросить его остаться в Стокгольме, чтобы учиться лечить зверушек, но это даже звучит глупо. Но я не забросила исследования фауны нашего города, сейчас я спущусь вниз и буду изучать сербов. Жду вашего ответа и помощи в моих исследованиях. Искренне ваша Делия.
Я фыркнула, как будто этот нелепый текст мне кто-то предложил, а не я сама его придумала. На экране замелькала реклама шоколадного батончика, который непременно утолил бы мой голод. В животе заурчало, но спускаться добровольно я не планировала.
Мне послышались шаги за дверью, и я, будто перепуганная фильмами про маньяков девчонка, схватила телефон. Хорошо, что номер моего лучшего, и единственного тоже, друга стоял на быстром наборе.
— О, Хакан! — нарочито громко сказала я. — Спасибо! Такое трогательное поздравление! Ты меня очень порадовал.
Хакан, не успев еще слова сказать, молча слушал, как я благодарю его за несуществующее поздравление. Мог бы, кстати, и раньше поздравить.
— Не за что, — сказал Хакан. — С днем рожденья, кстати. Тебя что хотят заставить праздновать с семьей?
— Ты совершенно прав, — ответила я. — Спасибо, что позвал! Разумеется, можешь заехать за мной.
— Я-то могу, но вот твой папа мне башку отстрелит, — ответил Хакан спокойно. — Так мне собираться?
— Собирайся прямо сейчас.
Хакан в этом году тоже планировал бездельничать. Он, как и все готы, кроме меня, мечтал поступить в медицинский, чтобы стать патологоанатомом. Однако, не прошел и вынужден теперь мечтать о чем-то другом. О смерти, наверное, потому что готические мечты это большая часть нашей с ним жизни. Мы были друзьями, сколько я себя помню. Он мой сосед, и мы были обречены вместе наматывать сопли на лопатки, играясь в песочнице. В первом классе мы не сговариваясь сели вместе, и с тех пор мало что изменилось — мы все так же близко общались, и ничто не могло нас разлучить. Может, потому что мы оба так и не завели себе никаких других друзей. В средней школе мы переоделись в черное, и наши без того не слишком высокие шансы на социализацию снизились до нуля. Что до меня — я ни о чем не жалела. Фильмы с Белой Лугоши всегда нравились мне больше, чем шумные вечеринки, а Эдгар Алан По и Говард Филлипс Лавкрафт заменили первые подростковые влюбленности. Хакан говорит, что если бы у меня был психотерапевт, он сказал бы, что я пыталась всеми силами декларировать, что я не такая, как моя семья. Подростковый нигилизм сделал меня озлобленной, но в остальном все получилось. Увидев меня на улице, никто не будет думать, что я — богатенькая дочка сербского псевдобизнесмена. Все будут думать, что я — чокнутая. Что и требовалось доказать.
— Ладно, — сказал Хакан. — Я думал покончить с собой, но если на сегодня есть еще дела, отложу, пожалуй.
— Всегда успеешь, дружок.
