Волчья ягода - [29]

— Расскажу что знаю, — произнес он. — Только недолго.

14

Когда ты увидишь зато

В глазах отражение ночи.

Ты будешь не прав, если думаешь, что

Есть присмак от труб водосточных.

А может малина? Опять ты не прав —

Не ягодам летним внимание.

Здесь что-то покруче, что бьет наповал

Не только мое обоняние.

Быть может с запахом старых газет

Похожие воспоминания?

Ах, если бы только течение лет

Могло сохранять их касания.

Следы морской пены? Игры на трубе?

Но звук не имеет желания.

А может быть ветер, что в поле летит,

Под лошади громкое ржание?

Я знаю, там есть что-то от янтаря:

Осколок солнечных странствий.

Еще алкоголь, чтобы знать где твоя

Зарыта душа без пристрастий.

Но самый отчетливый вкус на губах

Он алого-алого цвета.

Ты знаешь, мне можно испытывать страх,

Но лишь пока мы одеты.

За гимназией тянулся сквер. Шагая по заснеженной аллее, Вера, сначала уверенная в себе, немного сникла:

— Я всегда такая — хочется и колется. Сама не знаю, как теперь быть. Вот и хочется поближе узнать, один-единственный брат, а не могу себя пересилить и сама… Ну как сказать?

— Боишься? Стесняешься? — подсказал Пашка.

— Не знаю, надо ли это ему, — ответила Вера. — Навязываться не хочу. А еще больше не смогу терпеть, если он думает обо мне, будто мне что-то нужно от них. Деньги там, или что еще…

— Мне он такого не рассказывал. О тебе говорил хорошо. Без гадостей.

Вера смахнула со лба короткую челку, вздернула нос, и Паша подумал, что с Глебом они в профиль очень похожи.

— Он тебе мог так сказать, чтоб ты отвязался, а по факту — кто знает? Если ты, конечно, не его пара и не чувствуешь, когда он врет, — сказала веско, посмотрела прямо, глаза в глаза, а Пашка быстро отвел взгляд, но она заметила его смущение. — А, даже так. Значит, правильно я подумала.

— Послушай, — Паша аккуратно высвободил локоть из ее пальцев. — Это наши с ним личные дела. Давай без…

— Поняла, поняла! — Вера со смехом подняла руки. — Не лезу. Но я любопытная, извини. Поверю тебе. Приходите в гости ко мне на выходных — родители уезжают, хата на отвязе. Посидим, познакомимся.

Пашка увидел в ней свою мать — та так же лезла, навязывалась, хотела восполнить пробелы в отношениях своим запоздалым участием. Она была виновата сама, а Вера — нет, но они обе заслуживали один маленький шанс. Поэтому сказал:

— Давай на выходных, Глеб будет рад.

Дома он, заглянув на кухню, наткнулся на мать, которая промывала под краном силиконовые погремушки. Улыбнулась ему молча, собиралась, видимо, спросить про учебу, как обычно, но Пашка успел раньше:

— Нормально, мам. Нормально я учусь. Давай помогу.

— Я почти закончила, — сказала она удивленно.

— У тебя еще бутылки какие-то, — Паша оттеснил ее от раковины, задумчиво провел щеткой по гладкому боку синего жирафа. — Как они там?

— Стали меньше спать и больше капризничать, — ответила мама. — Хочешь поиграть?

Она еще долго рассказывала, как именно капризничают двойняшки, как на пару булькают носом и смеются, как хватают няню за волосы и слюнявят пальцы. Пашка слушал — оказывается, для того, чтобы пойти на компромисс, достаточно просто ничего не делать.

* * *

С Верой к концу декабря стали видеться все чаще: ходили вместе на каток, в кино, гуляли после учебы. Смеялась она всегда искренне, снежки катала так же ловко, как Глеб с Пашкой, запихивая их парням за воротники и убегая потом от них по сугробам в парке. Про отца старались не вспоминать, при упоминании о нем она менялась в лице и замолкала. Наверное, давала знать о себе детская обида.

Волк в такие моменты настораживался, но предпочитал больше не влезать со своими домыслами. Притерпелся. К тому же, с Верой можно было обсудить вещи, которые дед считал подростковой ерундой.

Пока Пашка ходил за кофе, Вера, сидя с Глебом на скамейке в парке, заметила:

— Скоро весна. Точнее, наша весна, конец января. Готов? Место выбрал?

— Папина старая дача, — ответил он. — Подвал запирается. Зимой там никого из соседей нет.

— Страшно?

— Страшно. Но нужно пережить.

Вере эти мучения не грозили еще пару лет, а то и больше, — в отличие от животных, «самки» в их случае созревали позже «самцов» — а вот Глебу предстояло перенести ломку, грозившую растянуться не меньше, чем на пять дней. Дед этой темы касаться не любил, не в его характере было подробно расписывать все эти пестики-тычинки. Сказал только, что гон — это последний этап взросления и его надо перетерпеть где-нибудь подальше от людей. И уж тем более от своей пары, если она — человек:

— Знавал я случай такой. Мужик был в деваху сельскую влюблен по самый хвост. А тут весна, и так яйца звенят, а в гоне тем более все мозги набекрень сворачивает, он не стерпел, побежал к ней, завалил прямо в поле, с почты она шла, в километре от дома, и… Короче, до смерти задрал. От любви великой.

— В каком смысле — задрал? — удивился Глеб.

— В прямом, — крякнул дед. — Полушубок раздербанил, потом и саму деваху. Только еще и полюбился с ней, пока жива была. Сам потом руки на себя наложил, из петли вынули его да в больничку определили. До сих пор лежит, совсем из ума выжил, на четвереньках ходит и из миски щи хлебает.

Вера эту историю слышала тоже. Общалась с дедом хоть и редко, но не знала ее во всех подробностях, потому и спрашивала. Беспокоилась.