фоне, а вот пестрое и цветастое делает смуглые лица грубыми. Элегантно обслуженные, получаем… по блюдцу манной каши и ломтику хлеба. И еще несут большой чайник, в котором плавает одинокий пакетик зеленого чая. Мне смешно, а Петька звереет. Спрашиваем у робкой девушки, есть ли поблизости магазин. Ну да, есть, совсем близко, километрах в пяти. Возникает — а не живут ли тут все впроголодь? Рано утром с балкона видела двух — выходили через заднюю дверь кафе, прижимая к груди пакеты с кусками хлеба. Хочется думать, что просто собирались побаловать своих лошадок.
С утра никаких заседаний, идем знакомиться с окрестностями. Ослик чешется о придорожный столб. Через дорогу — безлюдный отель с небольшим парком, тоже безлюдным. У парка свое выражение лица — изо всех сил старается выглядеть культурным объектом. Скучает без воды бассейн, облицованный кафелем с греческими меандрами — на дне сухие листья, шишки, сор. Торчат голубые елки, вдоль арыка с мутно-бирюзовой водой рдеют кусты роз, плакучие ивы свисают в поток, скамейки-качели увиты диким виноградом. Красным песком засыпаны пустые теннисные корты. В центре странное сооружение — синее мозаичное яйцо в два человеческих роста, разрисованное знаками зодиака — дань общекультурным стереотипам. Но где же национальный колорит? Интересно, у киргизов существует своя космология? Или это и есть их космическое яйцо? Спросить не у кого.
Над арыком крытая беседка на столбах — отдыхать над прохладным ручьем в жару, наверное. Через пару дней наблюдаю из отеля — в беседке степенно прохаживаются мужчины в черных костюмах, а среди них хрупкая принцесса в чем-то длинном нежно-желтом. Оказалось, китайский посол с супругой и гостями, пикник у них.
Проходим парк насквозь — а там шум, там речка мчится по камням, то разделяясь на струи, то сплетаясь, и когда стоишь на мосту — ледниковой стужей веет от голубовато-серой непрозрачной воды. Не речка — поток, в мужском роде. Это на русской равнине речки, а здесь — кипящий ледяной богатырь. (Неужели так и буду всю жизнь влюбляться в географические объекты?)
Через мост — местные варианты шести соток. Ступенчатые садики лепятся к выпуклостям рельефа, стены из речных валунов, заборы из подручных материалов — спинок кроватей, арматуры, проволоки, рельсов. Совсем недавно в окне подмосковной электрички мелькали такие же коряво огороженные участки, ныне пережеванные неумолимым прогрессом. Пенится поток, вылизывая до глянца каменные глыбы. Как безупречно прекрасны вода, камни, небо — как жалко и отвратительно ржавое искореженное железо!
Людей в проулках нет — видимо, сюда труженики приезжают только на выходные. Всех будто сдуло таинственным ветром, и теперь воцарилось безветрие, пронизанное чувством опасности, как у Стивена Кинга. На одном участке вижу женщину со шлангом. Прошу разрешения посмотреть местные розы, но хозяйка не расположена общаться, несмотря на все комплименты розарию. Русская, с седой завивкой — почему-то кажется, что бывшая библиотекарша — но гримаса выражает подозрительность и желание, чтобы чужаки быстрей отсюда свалили. Мы ей пришельцы, мы из отеля, как из инопланетного корабля. Почти ксенофобия.
Какая-то странная цепкость зрения. Ау, я не во сне? Еще вчера была Москва. Но во сне все дрожало бы многослойно и объемно, как в толще воды, а здесь резкая отчетливость всего, от муравья до дальних гор. Можно потрогать шершавую стену или уколоть шипом палец — убедиться в материальности. Поднимаемся на каменистую гривку. Под нами садики, ниже — красная крыша нашего шале, а посмотреть вверх — на склоне дрожит мираж призрачного города с миниатюрными дворцами, куполами и полумесяцами — местное кладбище. Бежит по гривке грунтовая дорога, втягиваясь в соседнюю долину — а там, в перспективе, зеленые склоны становятся все голубее и все теснее, и взгляд упирается в дикий, ослепительно снежный пик.
А вот и земной рай. Научная сейсмологическая станция РАН около Бишкека — единственная, сохранившаяся за пределами России (такая же в таджикском Гарме была разгромлена в ходе столкновений). Лет десять назад здесь возник Международный научно-исследовательский центр.
Станция — на высоте 1700 метров, тридцать лет назад здесь был лысоватый холм, для киргизских овечек. Теперь — научные и жилые здания. Сотрудники посадили деревья, развели цветы, вымостили дорожки, разбили парк — стало похоже на курортную зону.
Про людей особо. Если наука — это своя субкультура, то комплекс наук о земле — субкультура еще более специфическая. Ух, какие кадры! Фанатическая увлеченность, неиссякаемый оптимизм, отсутствие патологической депрессии и эмоциональное здоровье. Люди занимаются настоящим делом! Вот она, реальная метафизика счастья!
Пока Петька общается с коллегами и готовится к докладу, брожу с фотоаппаратом по задворкам территории, проникаясь ощущением места. Какие-то строения, между ними снуют люди, занятые делом — тут автопарк, там тащат баллоны для газосварки, здесь тарахтит движок. Пытаясь найти площадку для съемки, проламываясь через заросли каких-то тростников, оказываюсь на краю — внизу серпантин автомобильной дороги, еще ниже
