Вместе с комиссаром - [39]

Был он скуповат на похвалы, ну а если отмечал что-либо, знали, что это заслуженно, и все мы были ему весьма признательны. Никогда не забуду и я, когда в 1962 году во время присуждения мне Ленинской премии, на Неглинной в Комитете по премиям, он подошел и сердечно поздравил. Мы расцеловались.

Ну а если, как я уже говорил, Твардовский не любил выступать на многолюдных вечерах с чтением стихов, то с речами и подавно. Зато если уж выступал на каком-либо ответственном съезде или собрании, то всегда глубоко, основательно и поучительно. В таких выступлениях его ощущались и глубокое знание предмета разговора, и пристальный взгляд в будущее.

Все мы в Белоруссии очень ценили его замечания о нашей литературе, а его выступление на Втором съезде писателей Белоруссии воспринимается и ныне как глубокое, по-настоящему аналитическое, определяющее вехи дальнейшего развития литературы.

Твардовский не разбрасывался своими привязанностями. Были у него друзья, среди которых одних он любил больше, других меньше, но всем был другом, по-настоящему честным, правдивым. Многие считали его, и не без основания, хорошим другом и учителем. Ну а сам он любил больше всех (с благодарностью вспоминал о том, что в свое время учился у него) Михаила Васильевича Исаковского. Я много раз присутствовал на дружеских их беседах и чувствовал, с какой трогательной любовью Александр Трифонович относился к старшему товарищу; вспоминаю, с какой признательностью он говорил о Михаиле Васильевиче везде и всегда.

Как жаль, что мы не записываем впечатлений о наших встречах! Сколько ушло из того, что могло бы дополнить светлый образ по-настоящему великого русского поэта Александра Трифоновича Твардовского, поэта глубоко патриотичного, поэта-коммуниста, поэта-интернационалиста, немало помогавшего становлению многих поэтов наших братских республик!

Когда Александр Трифонович болел, мы все надеялись, что он одолеет свою тяжелую болезнь. Ведь мы знали, что и физически он богатырь. Я боялся навещать Твардовского во время болезни прежде всего, чтобы не беспокоить, а еще надеясь, что он одолеет недуг и мы увидим его вновь жизнерадостным, как прежде. Последнюю его открытку я получил с рисунком Верейского, на котором были запечатлены нежные русские березы у дома, где жил поэт последние годы. Я часто смотрел на этот рисунок, как бы надеясь, что вскоре выздоровевший Саша Твардовский появится с улыбкой среди этих берез.

Этого не случилось. Ушел он от них навсегда. Но не ушел и не уйдет никогда из дружеских сердец многих миллионов его читателей и почитателей. Я вглядываюсь в его новую книгу, вышедшую в «Библиотеке всемирной литературы», и ставлю ее на полку в ряд с многими самыми выдающимися именами мировой литературы. Чувствую, что это навечно.

НАШ ДОБРЫЙ ДРУГ

Впервые я узнал Александра Прокофьева, прочитав его только что вышедшую книгу стихов «Улица Красных зорь».

Помню, мы, молодые белорусские поэты, собрались на улице Розы Люксембург в Минске то ли у Петра Глебки, то ли у Максима Лужанина. Кажется, был еще Володя Хадыка. Мы живо интересовались всеми новинками и русских и украинских поэтов. Да это и понятно: мы жадно искали себя. Кто-то из моих друзей в этот день предложил:

— А давайте, хлопцы, познакомимся с новым ленинградским поэтом!.. — И стал подряд читать стихи.

Мы не могли оторваться. Читали, сменяя друг друга, перечитывая те, что нас больше взволновали, иногда споря, как надо понимать Прокофьева.

Так знакомишься только с поэтом глубоко талантливым, который сразу овладевает тобой. И верно: Александр Прокофьев захватил всех нас. Мы любили в то время многих русских поэтов, в том числе и ленинградских, а вот прочитали Прокофьева и сразу поставили его в ряд самых лучших, самых первых. Взволновал его особый, вспоенный народной песней голос и какая-то исключительно яркая манера письма. Чувствовалась его кровная связь с самыми насущными делами еще молодой тогда Советской страны, слышался в стихах и аромат Севера, аромат Ладоги, который долетел и до наших сердец в Беларусь.

Мы чуть не всю ночь обсуждали стихи поэта, так полюбившего нам. А потом внимательно следили за новыми произведениями Александра Прокофьева, которые печатались в газетах и журналах.

Скоро удалось мне побывать в Ленинграде. Я очень хотел познакомиться с Александром Прокофьевым. Отправился было к нему, да не дошел. Значительно выше меня казался он мне в то время. И когда позднее я крепко подружился с поэтом и рассказал ему, как я робел, Саша, улыбаясь, попрекнул меня:

— Ну и чудак же ты, Петя!.. Да… да… да… — как обычно, скороговоркой добавил он, — сколько мы с тобой зря времени потеряли!

И конечно, зря — особенно я. Потому что в Александре Прокофьеве я увидел поэта, который необыкновенно просто, своим метким крестьянским говорком выражал самое заветное, большое, что волнует человеческие души.

Постеснялся я разыскать поэта и на Первом съезде писателей в 1934 году, и на последующих пленумах Союза писателей. Да и сам Прокофьев в то время, казалось нам, больше тяготел к украинской поэзии. И эта приверженность осталась у него на всю жизнь.