Вместе с комиссаром

Проснулся я, когда еще было темно. То, что мне вчера сказали родители, не давало покоя. Я лежал с открытыми глазами и думал.

— Утром пойдем с тобой в имение, Будай приехал, — предупредила мать. Я уже знал, что хотят просить волостного комиссара, чтоб взял меня на работу.

— Писарем станешь, коль возьмет, а нет, так будешь коровам хвосты крутить, — добавил отец.

«Что будет со мной?» — тревожила мысль. Я так привык к своему углу, где спал с братьями на соломе, застланной дерюжкой, что не представлял себя в другом месте. Здесь, в этой хатенке, все казалось близким и родным. Белая огромная печь, что расселась на полхаты, сейчас чуть мерещилась в темноте. Я ничего не видел, но хорошо представлял себе, где стоит наш длинный нескладный стол, от которого всегда пахло кислой капустой. И лоханка с ложками, каждая со своей отметиной.

В хате стояла тишина. Только слышно было, как шуршали над самым ухом тараканы. Мне почему-то вспомнилось, как мы, ребята, играли с ними. Когда не было старших, ловили тараканов и пускали в огромную глиняную миску с водой. Каждый отправлял в плавание своего. Потом смотрели, чей скорей доберется до берега. Сколько было волнений и смеха! Каждый наш таракан-пловец имел прозвище.

«Гляди, гляди!.. Мой Урядник как гребет… а нос что лопата!.. Не задавайся, Усатый, Шляхтич обгонит!.. Ха-ха-ха! Качается из стороны в сторону, совсем как староста из монопольки!..»

Я лежал и волновался. Мне хотелось поехать с комиссаром Будаем и в то же время было чего-то очень жалко.

Я услышал, как зашевелилась и вздохнула мать. Встала и чуть слышно, босиком протопала к светцу. Значит, утро. Скоро лучина с треском осветила стены, из угла, украшенного рушником, сурово глянул Николай-угодник.

— Вставай, Федечка… А ты и не спишь… — подошла ко мне мать и, давно этого не было, поцеловала в голову.

Я вскочил и заметался из угла в угол. Ожидание нового вселяло тревогу.

— Где сапоги?.. Где сапоги?.. — допытывался я, разыскивая обутки старшего брата, зная, что они предназначены мне в дорогу.

— Погоди, не суматошься, — подал голос отец и, кряхтя, вышел в сени. Через минуту он протянул мне знакомые юфтевые сапоги старшего брата, предмет моей зависти. — На, я вчера их дегтем смазал… Носи да помни, как на свои заработаешь, вернуть надо будет…

Мать вынула из сундука белую льняную сорочку и черные бумажные штаны, и я стал собираться.

Скоро проснулись меньшие, в хате поднялся настоящий кавардак. Все уже знали, что сегодня я с матерью пойду на панский двор, куда приехал комиссар Будай. Он делал опись помещичьего имущества.

— Так ты с ним описывать будешь?.. — приставали ко мне малыши, а я, уже как взрослый, сердито ворчал в ответ и для солидности смачивал слюной свой непокорный вихор.

Мать позвала есть. Да не до еды мне было. На этот раз съел несколько картошин, ткнул раз-другой ложкой в похлебку и встал.

— Не спеши, комиссар еще, видать, спит, а тебе уж не терпится…

Было обидно, что отец так сурово отправляет меня в путь, но это быстро забылось, когда мы с матерью оказались за селом, шагали по тропке к помещичьей усадьбе. Она хотела взять меня за руку, но я не дался: еще, чего доброго, вздумает вести, как водила когда-то малышом на пастьбу, а ведь я уже считал себя большим, немножко даже похожим на самого Будая, который носил рыжеватую шапку с красной звездочкой. Мать, закутанная в широкий полосатый платок, время от времени что-то спрашивала у меня, но я отвечал невпопад, потому что занят был своими думами.

Тропинка бежала меж узеньких полос к речке, где за высокими липовыми аллеями белел помещичий дом. Стоял он, говорили, без хозяина, потому что пан удрал, как только в первый раз приехал комиссар Будай к нам в деревню. Я никогда еще не бывал в панском дворе, и мне очень хотелось посмотреть, как жили паны. Знал только, что у пана очень злые собаки, и, когда надо было проходить возле моста, за которым начинался помещичий двор, сердце от страха так и замирало. Всегда старался прошмыгнуть через это местечко незаметно, и то однажды панская сучка Мирта изорвала в клочья мои штаны. Теперь я знал, что этих собак уже нет, и потому шел спокойно. Волновала неизвестность — что же со мной будет? Возьмет ли меня Будай? И я уже представлял себя, каким буду в волости. А потом мечтал еще, как, вернувшись домой, буду идти по улице, в такой же шапке, как у Будая, а еще лучше — в кожаной куртке и непременно с наганом на длинном шнуре, и как, завидуя, побегут за мной мальчишки…

— Поправь шапку, — сказала мать, прерывая мои мечты.

Я снял картуз, посмотрел на облупленный козырек и постарался аккуратно снова надеть, хотя моей шапке далеко было до Будаевой. Мы пришли в усадьбу. Перед нами возвышался двухэтажный белый дом, перед которым раскинулся огромный круг, обсаженный кустами. Была поздняя осень, круг был голый, и желтые листья шуршали под ногами. На дворе стояла бричка, на которой я видел когда-то пана. А может, теперь, думал я, на ней приехал Будай? Далеко за кругом виднелся серый панский амбар, а рядом с ним двухэтажная салотопня. Я много слышал про эту салотопню, и, когда вспомнил, у меня даже слюнки потекли… Говорили, что у пана там всегда висело полно окороков и колбас. Даже сейчас оттуда, казалось, пахло ветчиной…