Вместе с комиссаром - [2]

В прихожей встретилась нам домоправительница. Это была средних лет высокая, дородная женщина. Я заметил, что лицо у нее было белое, не такое, как у наших изможденных женщин в деревне. Красивые бусы блестели на ее толстой шее. Я слышал, что она прислуживала пану, а еще в ночном пастух, старый Кубел, хохоча, рассказывал нам о ней такое, что у нас щеки горели.

— А, Мартиниха… — недовольно протянула домоправительница. — Что вам нужно?.. — И когда узнала, зачем мы пришли, нехотя пошла в комнату.

Позвали нас. Вскоре вышел в огромный зал и военный комиссар Иван Будай, так его все звали. Я смотрел то на зал, где грудами лежали разные вещи, то на Будая. Мне довелось видеть комиссара всего один раз, когда он проезжал через деревню, и теперь я его не узнал. То, что я увидел, просто поразило меня. Перед нами стоял высокий смуглый человек с подстриженными черными усами, в кожаных штанах и рыжем френче, подпоясанном широким толстым ремнем. Он показался мне героем, похожим на Кузьму Крючкова, портрет которого висел всю войну у нас на стене. Не миновал мой взгляд и длинного шнура от нагана, свисавшего ниже колен.

— Так это тот? — спросил он громко, так что эхо прокатилось по пустому залу. — Так это тот, за кого ты меня на сходе просила?.. Я думал, он побольше, а он же кошеня! Ха-ха-ха!.. — И Будай, хитро блеснув глазами, взял меня за подбородок.

Я растерялся… «Что это он со мной как с маленьким?» — обиделся я и постарался принять самый суровый вид.

— Михалина! — крикнул, повернувшись к двери в другую комнату, Будай. — Бумагу, чернила сюда!..

И когда домоправительница положила на столик у окна бумагу с ручкой и поставила чернильницу, комиссар приказал:

— А ну пиши!..

Я разволновался, не знал, куда девать шапку, пока ее не взяла у меня мать. Робко присел на краешек стула и взял ручку. Рука у меня дрожала.

— Да ты садись как следует, — подбодрил Будай, — и пиши спокойно — не царю пишешь, а мне, комиссару Будаю, своему человеку… Понятно?..

Я сидел настороженный и только думал, как бы это написать, чтоб ему понравилось.

— Ага… что писать, не знаешь, — догадался комиссар и нахмурился на миг. — Ну, ладно, — и он вынул из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумажку. Тщательно разгладив ее, сказал: — Вот тебе декрет… Пиши!..

Я обмакнул перо и начал старательно выводить букву за буквой. Мать стояла поодаль и смотрела на нас. А комиссар Будай, задумчиво расхаживая по залу, подбадривал меня, рассуждая:

— Ты, брат, пиши, ничего не бойся. И на стул садись плотнее, как хозяин. Ты смотри, как я… Вон экономка раньше пану служила, а теперь командую я. Михалина! — В дверях показалась домоправительница. — Не надо, это я так! — махнул рукой Будай. А когда она скрылась, продолжал уже тише: — Скажу «Михалина», и она тут!.. Понимаешь? А почему? А потому, что наша власть теперь. Ты такой же мужицкий сын, как и я. Только что поменьше. Так, может, и посчастливее. Вот и сиди теперь в господской комнате спокойно. Наше теперь это, понимаешь!.. — и он, подзадоривая себя, расхаживал по комнате все быстрее и быстрее, но вдруг остановился. — А ну покажь! — И взял со стола исписанную мною бумагу. — Ого, да ты как сам поп Севба пишешь, — хохотал Будай и взлохматил мне чуприну. — Так ровненько, все равно как горошек рассыпал. — И он заходил по комнате, держа перед носом бумагу. — Ну, чисто поп Севба, ей-богу! Когда я венчался, так я пригляделся тогда, как он писал… Ну и молодчина, брат Федя! Мартиниха! — обратился он к матери. — Собирай завтра же сына в волость, в комиссариате со мной работать будет. В комиссариате, понимаешь? Начальником будешь, ха-ха-ха!.. — И он еще раз взлохматил мне волосы.

Домой я шел вприпрыжку. Иногда только останавливал себя, убеждая, что нельзя так, надо держаться солиднее, ведь я уже не какой-нибудь там, а комиссариатский!

— Понимаешь, мать! — старался я говорить так, как комиссар Будай.

ВМЕСТЕ С КОМИССАРОМ

Очень мне понравилось в волостном военкомате. Разместился он в помещичьем особняке. Я ходил по комнатам и удивлялся. Их было столько, что вся наша деревня спряталась бы там. А пан ведь был один. Ну, пускай еще пани, ну, еще и паненка, однако же этакий простор, столько места… Я видел такие комнаты впервые, потому что раньше только издалека мог смотреть на этот дом. Из-за одних собак нельзя было к нему подступиться. А теперь я хотя и был взволнован неожиданной переменой, но чувствовал себя спокойно, немножко даже побаивался такой свободы. Когда же все — комиссар, военрук и сотрудники — разъезжались или расходились по домам, вот уж было мне раздолье! Я заглядывал во все углы и старался ощупать все, что только попадалось под руку. И конечно, барабанил на рояле. Меня не очень-то прельщал непонятный ящик-музыка, а больше нравилась гармонь. Сильно занимали меня обои. Чего только не было на них нарисовано! Там, где, говорили, спала пани, на стенах красовались какие-то диковинные цветы, такие, какие у нас и не росли. А где жил пан, на стенах, как настоящие, были еловые лапы, лосиные рога, ружья, а где паненка, только мордочки красивых собак. То-то диво! А еще я любил погорланить в огромных комнатах, особенно в зале, где, как гикнешь, так раскатится эхо, все равно что в лесу.