Властители душ - [78]

Лагерь спит. Жуя жвачку лежат верблюды, спрятанные за холмами. Их гладит ветер, треплющий кроны пальм и срывающий с них скудные листья. Абу Софиан прислоняется к одному из стройных стволов, чувствуя вибрирование и колыхание пальмы своей спиной, и радуется, сам не зная чему. «Как натянутая струна ствол пальмы, — думает он. — Ветер ударяет по ней, мы, люди, чувствуем только ее содрогание, уши духов слышат ее звучание».

У колодца, в защищенной от ветра низине, работают трое мужчин при свете факела, чтобы снова привести в движение водное колесо: оно сломалось, когда напоили последнего верблюда и уже собирались наполнить бурдюки.

Еще раз обвел Абу Софиан взглядом ряды палаток, животных, груду товаров. Все в порядке.

Когда же отодвинул покрывало, закрывающее вход собственной палатки, то увидел, что горит свет. Его супруга Хинд сидит на коленях на ковре, одной рукой она прикрывает масляную лампу, стоящую на полу и начавшую мерцать, другую протягивает ворожее, гадалке, сидящей перед ней, которую он раньше прогнал, недоверчиво и нетерпеливо, когда она пришла в лагерь.

Сначала Абу Софиан хотел побранить Хинд за то, что она все-таки позвала старуху к себе. Но когда он увидел свою супругу, сидящую перед ним на коленях, стройную и хрупкую, розовые щеки в свете лампы, его злость исчезла, и ему вспомнились стихи, услышанные в Дамаске. Первые строки сохранил он в памяти, чтобы украсить ими час, который будет достоин этого:

Твое лицо, освещенное светом, любимая,

так же светло, как и зажженная лампа монаха,

освещающая его вечернюю молитву…

— Эй, Омаяд! — говорит Хинд торжественно. — Мне предсказан сын!

Старая гадалка кивает, не обращая внимания на хозяина палатки. Черно-белые ракушки из Йемена, вплетенные в ее волосы, бряцают всякий раз, когда она поворачивает голову.

— В Дамаске ты получила сына, и над Дамаском будет этот сын однажды господствовать!

— Ай! — говорит Абу Софиан смеясь, — ты обещаешь нам не просто сына, а падишаха!

— Будет господствовать, — повторяет старуха, крепко держа тонкую руку Хинд в своих темных потрескавшихся ладонях. — Он будет господствовать в новой вере!

— Может быть он обратится к вере Мухаммеда? — издевается Абу Софиан.

Старуха пожимает плечами: «Боги всезнающи, а я нет. Я не говорю больше того, что вижу». Она наклоняется вперед и скребет ногтями голые мозолистые пятки, выглядывающие из лохмотьев. «Я могу идти?» — спрашивает она.

— Иди! — говори Омаяд и бросает ей монету. — Иди! Или, может быть, ты и мне скажешь, где нас ждет войско мусульман?

Гадалка рассматривает монету, пробует ее на зуб. Закончив проверку, она ухмыляется и ищет что-то в своей сумке.

— Посмотрим, Абу Софиан, — отвечает она ухмыляясь. — Дайте циновку.

Омаяд становится нетерпеливым. Но Хинд, благоприятно настроенная тем, что самому ее большому желанию пророчили сбыться, вытаскивает маленькую соломенную циновку и расстилает ее на ковре перед старухой. Колдунья что-то держит в сложенных вместе ладонях, трясет это и раскрывает ладони над циновкой.

Шесть маленьких круглых фиников падают на пол.

— Я нашла их вчера утром у колодца Бедр, — говорит старуха. — Смотри, Омаяд, сможешь ли ты истолковать знаки?

Невольно Абу Софиан нагибается. Это шесть маленьких круглых зрелых фиников того мало ценного, ширококостного сорта, который растет в Ятрибе… Растет в Ятрибе!

У колодца Бедр!.. Два золотых динара тебе, если не солгала!

У кого самый быстрый верблюд? Кто поедет послом в Мекку? Кто ударит мечом по воротам Каабы и призовет племя корейшитов на защиту зимнего каравана? Враг на нашем пути!

Сколько тебе заплатить, чтобы ты выполнил миссию посла, Отба? Двадцать золотых динаров? Я думал, ты хочешь это сделать бесплатно! Опасность, говоришь ты? Отба, ты герой! За двадцать золотых динаров ты преодолеешь свой страх? Я не знаю страха, но если бы я боялся, то так дешево его не продал бы! Теперь, кто из вас сделает это даром? Никто? Хорошо, тогда скачи, Отба! Твой верблюд отдохнул? Он не нес грузов?

Скачи! Скачи как ветер, касающийся верхушек Красных гор. Не слазь с седла, прежде чем твой верблюд не будет стоять перед мостовой Мекки… Кричи: «На помощь, корейшиты! На помощь! Опасность, позор угрожает нам, только оружие может его предотвратить!»

Скажи: нет времени поднимать бедуинов, нет времени вооружать негров и рабов! Всякий, у кого есть меч, пусть возьмет его, каждый, у кого есть верблюд, пусть садится верхом. Караван в опасности, богатство Мекки под угрозой!

Скачи, Отба, скачи!

* * *

Во имя Аллаха и нашей надежды на рай, на этот раз караван не должен уйти от нас!

Они здесь, самые близкие друзья пророка, его верное окружение, семьдесят беглецов из Мекки. Они разбили свой лагерь на песчаных холмах около Бедра и спустились в оазис, чтобы принести свежих зеленых веток для хижины, которую хотели построить для Мухаммеда. Темнокожий Омар постоянно в пути, на своем верблюде он днем и ночью объезжает местность, на этот раз этой хитрой лисе, Омаяду, не удастся обойти опасность стороной!

И другие желающие служить новому учению всем сердцем тоже здесь; их ведет старый Аюб. Это не богачи и не знать, но у него есть причина быть особенно гордым: не только потому что на нем надета добытая близ Таифы кольчуга, но и потому, что он единственный, кто смог предоставить в распоряжение войска пророка двух лошадей. Правда, они не были такими же прекрасными и молодыми, как жеребец Абу Софиана, но их шерсть еще блестела, как гравий на равнине Мина, освещенный солнцем. И они все еще несли тебя к твоему врагу, если у тебя самого не хватало мужества направить их туда. Эй, Ибн Яхш! На одной из лошадей едешь ты сам, кто же на другой? Каждый вечер сидят друзья Ибн Яхша в палатке, ждут врага и тянут жребий кому скакать на другой лошади.