Властители душ - [77]

— Он был купцом, как и все мы, — говорит Абу Софиан задумчиво. — Тут он, правда, иногда обманывал…

— Он не должен требовать чужого имущества, и на его руках на должно быть крови…

На этот раз Омаяд ничего не отвечает, а только машет рукой: «Дальше!» Про себя он думает об убийстве под Таифой и о зимнем караване, чудом избежавшем преследований мусульман.

— Он должен вести целомудренную жизнь и сладострастие должно быть ему чуждо…

«Хадиджа мертва, — думает Абу Софиан. — Теперь Мухаммед сделал своей супругой маленькую Аишу, и говорят, что она не единственная…»

— А если, — говорит он, — у человека, о котором я говорю, нет всех этих качеств, если он проливает кровь и грабит, если у него есть женщины и он не совершает чудес, тогда, значит, ты не поверил бы, что он пророк?

— Нет! — восклицает монах с большой решительностью. — Тогда бы я в это не поверил! Ни в коем случае не поверил бы в это!

Абу Софиан поднимается. «Итак, теперь я знаю, — говорит он дружески, — что ты хотел мне сказать. Такой человек, значит, даже прикоснуться не смог бы к царству твоего Христа?»

— Ни за что и никогда! — восклицает монах.

Омаяд прищуривает глаза, белый, блестящий на солнце мрамор слепит его.

— Хорошо вам, христианам, если это так, — говорит он.

Но странно: несмотря на то, что монах сказал ему то, что он хотел услышать, Омаяду все-таки кажется, что он должен был возразить.

* * *

— Эй, Абу Софиан!

Омаяд шел по базару пряностей, возвращаясь в свой караван-сарай, когда услышал, что кто-то зовет его по имени. Он оглянулся назад в поисках знакомого лица среди купцов, но не увидел никого. И тут офицер персидской гвардии отстраняет торговцев и протягивает ему навстречу руки через стол денежного менялы, стоящего посередине улицы: «Эй, Абу Софиан! Ты что больше не узнаешь своих друзей?»

Узнал. Омаяд узнал его тотчас. Это персидский торговец драгоценными камнями Барсуйе, с которым он несколько лет назад торговался из-за одной прекрасной ясноглазой рабыни на рынке Окадха. Странные времена! Мелкий торговец пряностями стал пророком, торговец ювелирными изделиями — персидским воякой…

— Нет! — отвечает перс, гладя свою блестящую черную бороду, на непроизнесенный вслух вопрос Абу Софиана. — Я всегда был воином нашего царя. Тогда в Окадхе я был послан узнать у вас настроение арабских предводителей.

— Тогда особенно нечего было узнавать, — говорит Омаяд улыбаясь. — Все было как всегда: кровная месть отдельных семей, разбой бедуинов. Стоило ли двору Ктесифона только из-за этого посылать лазутчиков?

Перс поворачивает свой перекрученный зеленый пояс и растерянно смотрит на другую сторону улицы, где несколько его подчиненных толпились у фруктовой лавки Последний вопрос Омаяда он пропустил мимо ушей, его занимает другое слово, только что сказанное им, возможно, даже ненамеренно, и он тут же выхватывает его.

— Тогда, говоришь ты, Абу Софиан, особенно нечего было узнавать? А сейчас что-то изменилось?

Омаяд сердито рассмеялся; сердито из-за того, что не мог отогнать от себя мысль, что Мухаммед разорвал старые семейные узы и собирает вокруг себя приверженцев своего нового учения.

Перс удивленно поднимает брови:

— Как его зовут?

— Мухаммед, из рода Хашим.

— Это не древний благородный род в Мекке, насколько я знаю, — говорит перс. — Он так богат, что может купить друзей?

— Он потерял все, что у него было.

— Он храбр? Он воевал?

— Я ничего об этом не слышал.

— О Абу Софиан! — говорит перс смеясь. — Почему же ты тогда считаешь этого человека таким важным?

* * *

«Они правы, — думает Абу Софиан, оставшись снова один и дойдя наконец до караван-сарая. — Они оба правы: монах и перс. Ничего не говорит о том, что Мухаммед — пророк, ничего о том, что он призван быть владыкой».

И все же! Что-то непостижимое есть здесь, что-то невыразимое… Так чувствуется, несмотря на голубое небо, приближение песчаной бури в пустыне…

Если допустить существование единственного всемогущего Бога, что заставило этого Бога сделать пророком человека, который, казалось бы, ничего для этого не совершил? Человека, который отличается от всех пророков, бывших до него? И что мешало ему призвать господствовать того, кто был рожден для этого?

* * *

Один из колышков, державших черную войлочную палатку, ослаб, и сквозь образовавшуюся щель свистя дует ветер.

Абу Софиан встает и выходит из палатки, чтобы исправить ошибку. Неусыпные заботы советуют ему еще раз пройтись по лагерю.

Без происшествий и препятствий дошел караван из Дамаска почти до колодца близ Бедр, на этот раз Абу Софиан не приказал идти другим путем, лишь его бдительность удвоилась. Одного врага не проведешь два раза на одном и том же. Если мусульмане все еще сидят в засаде, тогда они теперь достаточно умудрены опытом, чтобы выслать своих лазутчиков во все направления так, чтобы караван не мог пройти мимо них незамеченным. Может быть, они также отказались от своих разбойных планов и вернулись домой.

Однако это казалось невероятным. Возвращающийся караван является для людей Ятриба более ценным, чем раньше; вместо приправ и тюков шелка тысяча верблюдов несет теперь более ценные грузы сирийской пшеницы и дамасского оружия.