Властители душ - [40]

— Утро приближается, о Бану Макзум, о Бану Азад!

На широкой улице, где проживает семья Омаядов, открывается дверь за дверью, вооруженные мужчины спешат на площадь Каабы, во главе с Абу Софианом. Это была гордость Омаядов, что на воинский клич они отзывались первыми. Следом за ними шел род Таим, Абу Бекр вел их.

Через площадь спешила пара молодых парней из рода Макзум, размахивая своими длинными копьями. Наверху, в круто поднимающемся вверх переулочке, в котором жили бедные семьи, толпились мужчины, плечом к плечу, даже были слышны их громкие вопросы и предположения. Резкий голос зовущего с холма еще не умолк. Имя за именем выкрикивал он, называя каждую семью. Потом перерыв. Ярко освещенный солнцем стоит Мухаммед, все еще держит меч и щит в поднятых руках.

— Утро наступает! — кричит он еще раз. — Слушайте все, вы, народ корейшитов! Слушайте и вы, люди других народов из предместий!

Волна неприятного изумления прокатывается по толпе, собравшейся у подножия холма. Неужели так велика неизвестная опасность, так неотложна, что знатные семьи корейшитов не смогут более стать для них полководцами? Нужно ли было звать на помощь ремесленников, эфиопов, христиан, чужаков, которые не имеют права голоса на собрании?

Как случилось, что только Мухаммеду Хашимиту удалось узнать об этой опасности? Возможно, его предупредил джинн о том, что для других осталось тайной? Неужели из Йемена идет персидское войско?

Абу Софиан пробрался вперед, сделал пару шагов к вершине холма. На нем надеты легкие сирийские латы поверх нижней рубашки. Халат он забыл в спешке. Так стоит он здесь, уперев голые коричневые руки в бока, подняв подбородок, устремив на глашатая взгляд отчасти радостный, отчасти недоверчивый. Как получилось, что он, Абу Софиан, которого все корейшиты негласно признают своим вождем, ничего не знал об угрожающей опасности?

«Мухаммед эль Хашим! — кричит он. — Мы услышали воинский клич и пришли. Где же враг?»

Мухаммед опустил руки. Его глаза блестели от волнения:

«Вы пришли, потому что я кинул клич и потому что вы готовы защититься от всякого врага! Вы поступили правильно. Я призываю вас против великого жесточайшего врага! Я призываю вас выступить против неверия и равнодушия!»

Молчание. Народ слишком удивлен, так что вряд ли ему удалось вообще понять эти слова, люди думают, что ослышались.

Абу Софиан поднял брови, сделал еще шаг вперед. Он хочет что-то сказать, однако подавляет себя.

— Я призываю против заблуждения и идолопоклонства! Ибо то, чему вы поклоняетесь, мертвые камни и деревья, в которых нет ничего Божественного! Но есть Бог, всесильный Бог, и он хочет, чтобы вы стали его слугами, корейшиты Мекки! Откровение, пришедшее однажды к иудеям и христианам, теперь явилось вам. Слушайте меня и следуйте путем, который я вам укажу. Так как в Судный день, когда небо разверзнется, смешаются горькие и сладкие воды и откроются могилы… тогда каждая душа получит по заслугам за то, что она совершила хорошего и когда грешила…

Мухаммед замолчал. Напряжение в его душе слабеет, теперь он осознает самое себя и не произносит ни слова. Он смотрит на лица перед собой, удивленные, враждебные, презрительные, смеющиеся. И ближе чем другие, прямо перед ним — худое, загорелое, умное лицо Омаяда.

— Послушай! — тихим властным голосом произносит Абу Софиан. — Итак, мы все спешно пришли сюда в такой ранний час с оружием и доспехами лишь для того, чтобы услышать, что ты думаешь о наших богах». Он презрительно смерил его взглядом: «Ты очень смел в своей глупости, Мухаммед эль Хашим!!!»

Омаяд поворачивается к толпе. «Нас одурачили, — сказал он. — Идите домой!»

Вокруг ворчание, смех, объяснения, передаваемые тем, кто стоял далеко сзади и ничего не слышал. Гневные вопли Ибн Могиры, которого от самого крепкого сна пробудил воинский клич. Первыми ушли Хашимиты, семья Мухаммеда, — они опасались насмешек других. Бану Азад и дом Абдеддара сошлись на том, чтобы пойти в пустыню и побороться, так как все равно они были в полном вооружении.

На Мухаммеда никто не обращал внимания.

Маленький, худощавый Абу Бекр окинул взглядом площадь, с которой медленно расходилась толпа и помахал своей семье, чтобы они следовали за другими. А сам подошел к Абу Софиану, стоявшему у подножия холма и, скрестя руки, смотревшему задумчиво перед собой.

— Ты считаешь слова Мухаммеда сумасшествием, Абу Софиан, — говорит он. — Но все же ты должен признать, что они не лишены здравого смысла, если их правильно понимать. А я по меньшей мере размышляю над каждым новым делом, если оно может принести что-то хорошее…

— А я, — возражает Абу Софиан, — придерживаюсь старого, о котором уже знаю, что хорошего оно может дать!

Всегда радостный Таим пожимает плечами и смеется. «Колеблясь между старым и новым, шагает мир своим целям навстречу», — цитирует он поэта Мусафира.

Абу Софиан приветственно кладет руку сначала на лоб, потом на грудь и отворачивается. Ему нравится Таим, как и всем остальным, но в это утро Омаяд совсем не настроен на веселые разговоры. Оглядываясь вокруг, он видит, что почти все главы семейств еще на площади, там и тут стоят они, разбившись на группы и бурно обсуждают событие этого утра.