Властители душ - [41]

Абу Софиан медленно, с почтением, подошел к Каабе. Нагнувшись, положил он руки на цоколь святилища, затем поднялся и прикоснулся губами к священному черному камню. Потом снял с себя латы и начал торжественно совершать Тхаваор — семиразовый святой обход Каабы. Главы знатных корейшитов смотрели и удивлялись, потому что до сих пор Абу Софиан не принимал участия в таких религиозных ритуалах. Все же они поняли: Абу Софиан Омаяд поклонялся старым богам и отказал в вере чужому всесильному Богу Мухаммеда.

* * *

В первый день месяца Дулькада, когда приближается время паломничества и среди арабских племен царит мир, открывается базар Окадх. Он проводится на большом караванном пути от Йемена через Таиф в Окадх и далее на север ведет в Мекку. Это самый известный из всех арабских базаров, так как здесь проигрывают и тратят свои состояния богатые торговцы из Мекки. На протяжении десяти миль ставит палатку каждый, кто хочет совершить сделку или развлечься. Праздник длится 20 дней.

На южном конце базара собрались эфиопы и химяриты. Здесь лежат горы сладких дынь для женщин и детей, торговцы из Таифа загрузили все повозки свежим виноградом и разъезжают туда-сюда по пыльной улице, непрерывно расхваливая свои товары. Мужчины сидят в войлочных палатках и возбужденно смотрят на белых стройных танцовщиц, приехавших с севера. Тот, кто выигрывает в кости, может купить себе такую рабыню.

Вы слышали об Иода’ане. Он проиграл все свое состояние, жену и детей и даже себя, теперь он принадлежит эфиопу, и говорят, что когда закончится базар, должен будет следовать за ним в качестве раба в Аксум…

В стороне от улицы в тени маленькой пальмовой рощи свои палатки разбили персидские и греческие купцы. Они не смешиваются с народом, выжидают, когда пройдет первое радостное опьянение праздником, и думают, что позже смогут завершить свои дела дешевле. Возможно также, что дела — это только прикрытие и они сюда посланы, чтобы послушать, какие настроения царят среди арабских племен. Где еще они могли это узнать, как не на базаре Окадх?

Абу Софиан частый гость у персов. Они угощают его, одаривают маленькими флакончиками дорогого розового масла из Ширы и много рассказывают о силе непобедимого войска их царя Хосрова. Персы также не забывают сказать, что царский дворец в Ктесифоне намного великолепнее и красивее, чем старая Византия.

От греческих торговцев слышишь противоположное. Они тоже добиваются благосклонности арабских племен, но здесь излюбленный подарок гостю — чеканное оружие. Эти персы, что же думают, если они завоевали Южную Аравию, то весь мир принадлежит им? Купцы из Мекки не хотели бы создавать о себе неправильного мнения! Греческий император в Византии терпит персов до поры до времени. Однако если они получат больше свободы, тогда император протянет руку и сотрет с лица земли персидские войска, загонит их в море. Неужто господа из Мекки никогда не были в Византии, центре мира?

Абу Софиан слушает как персов, так и греков, и с одинаковым спокойствием засовывает предложенный ему греческий кинжал за пояс, в то время как уже запасся бутылочками с персидскими благовониями. С тех пор как он себя помнит, персы враждуют с греками, а Мекка выигрывает от этого, так как, пока закрыта греко-персидская граница, вся торговля с юга на север проходит через Мекку. Те немногие годы, когда два великих соседних народа жили в мире, были трудным временем для купеческих домов корейшитов. Об этом думает Абу Софиан, когда уверяет персов, что желает великому царю Хосрову счастья и побед — и в то же время заставляет греков поверить, что Мекка ничего не хочет больше, чем полной победы греческому войску. И никто не обманут, действительно он желает победы и удачи то одним, то другим. Иначе как бы тогда смогла война тянуться так долго?

На высокогорбом верблюде едет медленно по улице старый мужчина, его кожа такая темная, что даже нельзя понять, кто он, араб или химярит с юга. На груди лежит окладистая белая борода, коричневая хламида из верблюжьей шерсти почти не прикрывает скрещенных голых худых ног. Беспорядочная толпа эфиопов окружает, восторженно крича, его животное.

— Кто это? — спрашивает Абу Софиан, заинтригованный уважением к наезднику и оскорбленный громким шумом его сопровождения.

— Разве ты не знаешь? — иудеи из Чаибара объясняют ему. — Это Бен Сайда, христианский епископ Недшрана!

Старый наездник останавливает своего верблюда и говорит, нагнувшись вниз, несколько слов своим сопровождающим. Абу Софиан не слышит, что он говорит, но видит ликование в ответ на это.

Епископ выпрямляется в седле. «Именем трижды единого Бога! — кричит он. — Ихиенем Отца, Сына и Святого духа!»

— Эй! — кричит один араб, еле стоящий на ногах от выпитого финикового вина. — Отец, Сын и Святой дух! Это же три Бога, епископ! Три Бога, а не один!

Некоторые бедуины, стоявшие на краю улицы, подхватили сказанные слова: «Трем богам молятся христиане, вы только послушайте! Епископ сам это сказал!»

— Бог один! — рычит темнокожая толпа вокруг наездника верблюда. — Триединый Бог!

И вот уже столкнулись эфиопы с бедуинами, дерутся и катаются со своими противниками в уличной пыли.