Виктория - [19]

— До склада далеко, — сказала Михаль. — Я остаюсь здесь. Мне такие переходы уже не под силу.

— Да я тебя на спине понесу, бабушка! — воскликнул Мурад.

— Никто не понесет меня на спине, будто я мешок какой. Я буду в кресле. Идите позовите Лоточника-Шауля и его приятеля Кадури.

— А с одеждой-то что? — встряла Азиза. — Я ведь годами шью приданое для Мирьям!

Йегуда сгреб бороду в горсть. В знак того, что он в этих делах не разбирается и просит совета у брата. Ответ Азури был ясен и прост, будто он день за днем прорабатывал план эвакуации и бегства от наводнения.

— Каждая семья берет маленький запас самого необходимого. Ну и, конечно, золотые монеты и драгоценности. Если у кого таковые имеются. Выходим немедленно. Вот-вот стемнеет, и мы не будем знать, докуда дошла вода.

И тут всем домом, двумя его этажами, будто безумие овладело. Открывались тайники, извлекались клады. Младенцы кричали, и женщины в спешке давали им груди. Кто-то хлопнул дверью, прищемив Эзре палец, и он с мстительной жестокостью пнул ногой пробегавшую кошку. И сам взвыл, и кошка завопила. Виктория вдруг заметила, что мать в этой суматохе и вовсе потеряла рассудок. Схватила младенца и уложила его на мокрую и липкую разделочную доску, а рядом зачем-то усадила трехлетнего Нисана, который уже и тогда был маленьким злодеем. Младенец завопил от боли, и тогда Ниджия потащила его в аксадру, захватив с собой и Нисана, которого из страха перед его острыми зубами волокла за рубаху. А потом встала посреди Двора и, всплеснув руками, завопила:

— И зачем же я все это варила, спину горбатила? Все в кухне брошено. И что же с гостями-то будет, которых на вечер пригласили?

— Этими бы гостями да по твоей башке! — вскипел Азури. — Говорят тебе, что река дома пожирает!

А она, будто не слыша его слов, продолжала:

— Викторию как в малярии бьет из-за этих двух гадов, которые от шлюх вернулись!

И словно в подтверждение ее слов из подвала с негодующим видом выскочил Элиягу.

— Что здесь творится, психушка тут, что ли? Я же сказал, что хочу отдохнуть! — Его глаза встретились с негодующим взором Азури, и он, замолчав, отвернулся и через плечо кинул ключ от подвала: — Я устал и хочу спать.

— Наводнение может дом смыть, — сказал ему Йегуда.

— Ну и пусть себе смывает! — рявкнул Элиягу.

— Не каждому выпадает умереть, как он того заслуживает, — бросил Азури с отвращением.

— Азури! — очень деликатно одернул брата Йегуда и, прошаркав ко входу в подвал, крикнул Элиягу, что оставаться в подвале опасно, вода может добраться и до дома. — Ты хотя бы поднимись и на крыше приляг.

— В такую холодину? Я уже сплю, оставь меня в покое.

Йегуда замолчал и без видимой причины поцеловал висящую на двери мезузу[16]. В грудь, как лезвие ножа, вонзилась боль, в тумане наводящего ужас удушья он попытался поймать воздух и двинулся на второй этаж, а ноги ватные, и лицо блестит от пота.

Виктория готовила братьев и сестер к срочному бегству из дома, Мурад молча ей помогал под насмешки Эзры, что, мол, бабьим делом занимается. И отец, потеряв всякую надежду на мать, которая, как в столбняке, стояла посреди двора, тоже поднялся в застекленную комнату. И вдруг муравьиную возню в доме прорезал вопль Наджии:

— Сбегай проверь, может, ей там кто ноги отпиливает, — приказал Виктории отец.

Но картина, открывшаяся взгляду Виктории, оказалась не менее устрашающей. Исхудавшие от длительной голодухи дети Элиягу в какой-то слепой ярости завладели кухней и теперь таскали и глотали пищу прямо из кипящих горшков. Один из них подавился костью, и его тут же вырвало всем, что проглотил. Все чавкали с полными ртами, и их обожженные пальцы пригоршнями хватали еду. Девочки, потеряв всякий стыд, задирали подолы платьев и складывали в них баранину, и куски кур, и обжигающий рис. С рук капал жир, и соус стекал по подбородкам. Наджия колотила их по спинам, стегала по лицу, и кричала, что руки им оторвет, и дралась, чтобы вырвать у них куски мяса, в которые они впились ногтями, а дети, давясь едой, как зверьки, ее даже не замечали. Горшки опрокинулись. И головешки обожгли их босые ноги. А потом они кинулись от нее удирать, набив рисом и мясом рты и карманы. Наджия устремилась за ними вслед, пытаясь их опередить, добраться до лестницы и преградить им выход на крышу — как делают женщины, принуждая кошку выпустить из когтей курицу, приготовленную для субботы и похищенную с кухонной доски. Гигантские руки Азури, сорвав Наджию с третьей ступеньки, вздернули ее в воздух. Виктории на мгновение стало жутко, что вот сейчас он швырнет ее на плитки Двора — и голова всмятку. Ступни матери будто слиплись в воздухе, и маленькие ее глазки оказались на уровне больших глаз мужчины.

— Женщина, — с укором прорычал он, — женщина… женщина… Ведь это дети. Голодные дети моего брата, будь он… будь он… будь он…

У Виктории сил не было слышать этот его голос; повиснув на теле матери, она тянула ее вниз и рыдала:

— Папа, у нее из-за наводнения в голове помутилось…

Азури опомнился, отшвырнул жену, оставляя ее дочери, и потер рука об руку, будто сбрасывая с них грязь, пропитанную собачьей мочой. Как только ноги Наджии коснулись пола, она, скривившись, ткнула Викторию кулаком в плечо: