Ветер середины ноября - [5]

- Ты любила других.

- Я просто заполняла пустоту внутри себя.

- Ты говорила другим: «Люблю».

- Я лгала. Обманывала всех и жила в обмане. Строила шаткие карточные домики и возводила замки из папирусной бумаги.

- Ты возвращаешься домой.

- Мой дом там, где Ее руки и глаза. Мой дом наполнен голосом Ее.

- Куда же ты едешь?

Я открыла глаза. Мерно покачивающийся батискаф неспешно вез меня к миру привычных вещей и прочитанных лиц. Туда, где уже ждал меня тисненный золотом переплет, дающий пропуск в ряды таких же – вычурных и тисненных. Слушать шум моря в фальшивых лакированных ракушках, бояться сквозняков и пересудов, играть чувствами и не чувствовать игры – нес меня мой белый многоместный конь. Тихонько похрапывал сидящий рядом дед в панаме. Он скрестил руки на груди, спрятав там свои пергаментные ладони. Тетка с персиками лениво обмахивалась сложенной вдвое газетой. Чернильная ночь укрыла проносящийся мимо спящий мир...

- Куда же ты едешь?

Я встала, пробралась по узкому проходу, перешагивая через тюки, ведра и чемоданы запасливых отдыхающих, к водителю.

- Пожалуйста, - от волнения у меня сел голос и дрожали пальцы, - пожалуйста, остановите. Мне нужно выйти.

Водитель насмешливо посмотрел на меня:

- Что, дружок, никак укачало? Бледная-то какая!

Внезапно мне стало нечем дышать, я чувствовала себя словно в гигантском запертом сундуке – томило острое желание встать в полный рост, выпрямиться, раскинуть руки и вдохнуть полной грудью прохладный ночной воздух. В висках застучали маленькие молоточки.

- Я здесь выйду.

У водилы удивленно вытянулось лицо, он буравил меня маленькими водянистыми глазками, наверняка размышляя о моей вменяемости. Я поправила сползающий с плеча рюкзак и улыбнулась:

- Не тот автобус.

Не тот автобус, не та дорога, пассажиры и водитель не те. И пункт прибытия, черт возьми, не тот! Не встретит меня там, на пыльной автобусной станции, русалка, любящая ветер. Заворчали недовольно пассажиры. Водитель глянул в салон, пожал плечами и нажал на кнопку. В конце концов, не его это была забота – разговаривать с ненормальными. Увещевать и доказывать. Да и от города отъехали всего ничего – километра два-три не больше. И ночь нынче звездная с луной полной – светит так, что любое солнце переплюнет! Дверь, шипя, будто потревоженная кобра, неспешно открылась. Я шагнула в темный прохладный проем, словно космонавт в открытый космос. Только не было у меня прочного тонкого шнура, надежной невидимой страховки, позволяющей в случае опасности скрыться в спасительном чреве уютного батискафа.

- Счастливо, дружок! В следующий раз будь внимательнее с автобусом! – напутственно крикнул мне в спину водитель. Махнул рукой и повел свой батискаф дальше к вящему удовольствию экс-отдыхающих.

Неудачно спрыгнув со ступеньки автобуса на песчаный откос, я подвернула ногу. Усевшись на краю откоса, осмотрела щиколотку – вроде не смертельно, нога не распухла, только ныла в месте вывиха назойливо и противно, как больной зуб.

А ночь вокруг была наполнена звуками. Это не жуткое безмолвие ночи северной, когда собственное дыхание да биение сердца – единственные звуки на сотни километров вокруг. Строгая стеклянная тишина, готовая в любую минуту взорваться миллионами цветных звуков-осколков. Только не взрывается. И звенит в ушах от неправдоподобной этой тишины. И все громче становится дыхание. И крикнуть хочется, аж скулы сводит – только боязно. Навсегда убаюкала эта самая северная тишина однокашника моего. Что делал он там – на безлюдном заснеженном перевале – пьяный, в легкой курточке и спортивных кедах? Ледяное безмолвие свято хранит свои тайны. Южная ночь – живая и мягкая. Обволакивает, баюкает, льнет, дышит. Морскими водорослями пахнет, мокрым песком и какими-то цветами.

И вокруг все шуршит, пищит, посвистывает, тренькает, веточками сухими трещит, камешками постукивает – живет, в общем.

Я перевязала щиколотку носовым платком, глотнула колы и заковыляла в сторону мерцающего вдалеке города.

Меньше всего в эти минуты я думала о своем финансовом положении. А следовало бы – оставшегося капитала хватит разве что на пару дней проживания в частном секторе.

Я добралась до пустынного пляжа. Растянулась на песке, положила под голову рюкзак и закрыла глаза. «Бродяга», - подумала я умиротворенно. Море ворочалось и вздыхало в темноте, словно большое сонное животное...

На рассвете пошел дождь. Настоящий тропический ливень! Море вспухло под бешеными ударами. Видимость пропадала на расстоянии пяти шагов. Мир утонул. На мне, само собой, не было сухого места. Джинсы стали жутко тяжелыми, словно свинцовые пластины. Рюкзак вбило в потемневший песок, Кафка наверняка тоже промок насквозь. Меня переполняла какая-то дикая первобытная радость. Я была львицей, пережившей великую засуху, кое-как дотянувшей до благословенного сезона дождей. Сняла рубашку, прилипшую намертво майку когтями отодрала, сандалии скинула, освободилась от пятитонных негнущихся джинсов, прозрачная полоска стрингов, и – свобода! Ливень больно хлестал по обнаженной коже, выколачивая из меня, словно хозяйка из старого затертого ковра, вековую пыль и грязь, нанесенную чьими-то ботинками. Сумасшедший обряд очищения. Я что-то кричала, но голос мой тонул в шуме и стоне разбушевавшейся стихии... Внезапно все стихло. Из прорехи в сером потревоженном небе брызнуло солнце. Избитое море расправляло складки и разглаживало морщины.