Ветер середины ноября - [6]

Моя одежда стала частью ландшафта. Вытянутые из-под кучи мокрого песка измочаленные вещи пришлось долго полоскать в море, заплыв с ними подальше от поднятого дождем прибрежного ила, потом сушить на большом камне. Но, все равно, я была довольна.

...

Она курит. Резко подносит сигарету ко рту, быстро затягивается, также резко опускает руку вниз. И взгляды кидает на меня такие же – скорые затяжки, и выдох резкий в сторону-вверх. Вся словно струна – звенит. Тетива невидимого лука. И натягивает-натягивает себя дальше. Или порвется, или вытолкнет-выбросит колкую, словами оперенную стрелу. Мне в голову лезут всякие нелепости: она похожа на породистую лошадь. Нервная, тонконогая, сторожкая. Я опускаю голову и улыбаюсь – хорошенькое дело: королеву с кобылой сравнить! Она хмурится – ей не нравится, когда на нее смотрят и улыбаются втихаря каким-то своим мыслям. Докуривает и быстрыми мелкими движениями тушит окурок в большой керамической пепельнице. Сейчас она уйдет. Она всегда уходит в то время, когда я почти уже решаюсь. Решаюсь подойти, заговорить, улыбнуться ей. Приколоченный над дверью колокольчик тихонько звенит, когда она выходит на улицу. Я шепчу:

- Лейла...

Я кричу:

- Лейла!

Я задыхаюсь от собственного крика, и наваливается на меня душная вязкая серость, липко клубится вокруг. Плывет в сумеречном сизом тумане зал маленького итальянского кафе, лениво усмехается смешной круглощекий бармен, поет Челентано... Я просыпаюсь. Лежу, не открывая глаз, пытаюсь вернуть ее образ. Господи, откуда во мне это??? Откуда я знаю, КАК она курит? Да и курит ли она вообще? Откуда колокольчик и Челентано в итальянском кафе? Итальянское кафе откуда?! И этот еще чувствующийся на губах полувыдох-полукрик... Лей-ла...

...

«Я узнаю тебя по тайному знаку, Ты узнаешь меня по перстню на пальце...»

На моих пальцах белые полоски – я отдала свои кольца угрюмой бабке с сухими глазами, похожими на семечки подсолнуха. Она мне выделила полкомнаты в своем ветхом домишке на берегу моря. Хотя, полкомнаты – слишком громкое название для одноместной панцирной койки и треногой тумбочки с потрескавшейся полировкой. И ширма вокруг, отделяющая меня от всего остального мира. Там, за ширмой, тоже живут какие-то люди. Платят бабке золотыми кольцами, заглядывают заискивающе в маленькие семечковые глазки, мирятся с провисающей до пола кроватной сеткой и выслушивают бесконечные бабкины жалобы на погоду и ломоту в костях. Какие-то – это потому, что я их ни разу не видела. Самое большое достоинство моего ограниченного ширмой мирка – вечно открытое окно, выходящее в сад. Утром я выскакиваю через окно, утопая в росистой траве, пробираюсь к умывальнику. После мчусь через сад – невысокий забор – проселочная дорога – творог и клубника на местном рынке – скользя на поворотах, сбегаю по каменистой насыпи – метров двадцать еще хранящего ночную прохладу песка – и! море...

Ночью с ловкостью домушника со стажем проникаю через окно, падаю на измученную долголетием койку, закрываю глаза и, засыпая, пытаюсь вылепить завтрашний день. Говорят, мысли материальны. Я верю. Но неизменно не складывается что-то в этой ежевечерней мозаике...

Я обошла все известные и неизвестные пляжи. Часами сидела на теплом плоском валуне, пристально вглядываясь в искрящуюся морскую даль. Гуляла по городу, собирая, будто бусины на нитку, лица идущих навстречу женщин. Равнодушные, веселые, строгие, надменные, простоватые, печальные, умные... Некоторые, не обращая внимания на мой цепкий взгляд, спокойно проходили мимо. Другие удивленно оборачивались. Третьи быстро тревожно отводили глаза. Одна красивая с густой пламенно-рыжей гривой и насмешливым блеском кошачьих желто-зеленых глаз улыбнулась и подмигнула шутливо.

Но не было даже ускользающей тени той, что наполняла смыслом мои сны. Лейла. Неужели ты только фантом, созданный моим воображением? Прекрасная переливающаяся дымка – протягиваю руку, а под ладонью пустота....

...

- Ты рех-ну-лась, - членораздельно и безапелляционно заявил мой бой-френд. На седьмой день своего неотъезда я решилась ему позвонить.

- Ты в курсе, что твой начальник рвет и мечет? Мама обрывает мой телефон? А ненаглядная подруга собралась объявлять тебя в международный розыск? Ты в курсе, что твое неприсутствие на фуршете в честь дня рождения декана оооочень многие расценили, как неуважение к юбиляру? Ты в курсе, что я защитил проект? И в такой важный для меня момент хотелось бы видеть тебя рядом, черт побери!

От этих всех «ты в курсе» я почувствовала легкий приступ тошноты. Три узкие кабинки местного телеграфа были заняты. Справа какая-то тетка громко орала: «Зося! Ты слышишь меня, Зося!». Слева мужской голос что-то быстро невнятно тараторил, словно кто-то барабанил пальцами по столу. Иногда из этой дроби выкатывалось и падало вниз какое-нибудь тяжелое слово:

тра-тра-тра-та-Борисоглебск-тра-тра-тра-та-постфактум-тра-тра-тра-та-та... А посередине – я. Угрюмо выслушиваю размышления далекого человека о моем душевном состоянии. Жмурюсь от кольнувшей вдруг мысли – далекого во всем... Передо мной на полочке стоит телефон. Без кнопок. Без диска. Просто безликий аппарат со шнуром, на котором болтается трубка, на которой болтаюсь я.