Ветер середины ноября - [8]

...Не уходи...

Ушла.

Я стояла, словно истукан, смотрела, как она пересекла зал, подошла к двери, глянула на часы, остановилась на мгновение, развернулась, подошла к угловому столику, села, кивнула официантке и ПОСМОТРЕЛА НА МЕНЯ. Не мимолетно, равнодушно скользнув взглядом. Задумчиво. Словно держала меня в ладони, решая – отпустить или на булавку и под стекло.

- А прелесть этих маленьких парижских улочек...

Моль потянул меня за руку и усадил рядом.

Бесчисленное количество раз я представляла нашу встречу. Как остроумна и интересна была я в этих вымышленных диалогах! Как свободна и смела! И сейчас, боясь встретиться с ней взглядом, проклинала собственную трусость. Страх мелким бесом носился по венам; придумывал миллион причин, по которым мне нужно было с радостным интересом слушать штампованные описания красивейшей из столиц, вместо того, чтобы подойти к Ней...

- ... там на углу есть очаровательное кафе, и цены вполне приемлемы, - Моль был в ударе. Или просто очень пьян.

А у меня кружилась голова от счастья, от страха, от взгляда ее задумчивого. Бешено колотилось сердце и при каждом «сейчас я встану и...» ухало испуганно в пропасть. И вспомнилось мне:

...я на вершине крутого, почти отвесного спуска. Бликуют под зимним солнцем новенькие пластиковые лыжи – гордость и радость моя. Где-то там, внизу у склона маленькие разноцветные фигурки идут спокойно по проложенной ранним утром лыжне. А здесь – холодный злой ветер и выбор: рвануть вниз по страшному необъезженному склону или развернуться и тихонько уйти, признав свое поражение. И голос тренера за спиной:

- Если коленки дрожат – даже не суйся. Вынесет на первом повороте. Вниз ты, конечно, прибудешь, только вопрос, в каком виде... Сказал, оттолкнулся легко и помчался-полетел, взметая серебристую снежную пыль. А я стояла, щурясь от слепящего искрящегося снега, собирая по каплям, лелея и пестуя в себе уверенность. И уходил постепенно страх, и сердце перестало ломиться в ребра, и склон казался не таким уж страшным и крутым. Заскользили сперва тихонько, постепенно набирая скорость, новенькие лыжи. Набросился на меня ледяной встречный ветер. И птицей билась одна-единственная мысль-молитва: я доеду...

И на последнем повороте дрогнули колени, пропала уверенность, и затопил меня жаркий душный страх...

И тренер, помогая мне собирать обломки новеньких лыж, сказал:

- Начиная что-то, иди до конца. Не уверена, что дойдешь – не начинай.

Теплым летним вечером под шелестящий голос Моли искала я в себе уверенность, чтобы дойти до конца. И обжигал мне щеки ледяной злой ветер заснеженной вершины.

«Когда я увидел твои глаза, я почувствовал, что начинается жизнь...», - герой черно-белого французского фильма издевался надо мной с экрана маленького убитого телевизора, каким-то чудом уместившегося на перекошенной деревянной полке под потолком. Моя жизнь могла закончиться, так и не начавшись. Ибо, какой смысл в жизни без смысла? В жизни с утраченным смыслом? Будет кочевать по свету пустая оболочка, словно воздушный шарик – болтаться на тонкой ниточке рядом с кем-то и дергать периодически за палец, на который ниточка намотана – отпусти, мол... Отпустит, удержит... Не велика разница. Как в детской загадке-шутке: то потухнет, то погаснет. Моль замолчал, очевидно, выцарапывая из недр своего богатого лексикона очередное прилагательное. Прошедший мимо официант поздоровался с кем-то за моей спиной. В изрядно опустевшей бутылке бесновался коньячный джинн и клялся в исполнении желаний за мизерную плату – еще по пятьдесят и – мир у ваших ног! Не нужен мне мир, полцарства и конь в придачу. Моя раскрутившаяся, словно мячик на веревке, жизнь замедлила свое бешеное хаотичное движение, найдя, наконец, пристанище в мягких женских ладонях. И когда Она, глядя мне в глаза, подняла вопросительно бровь и слегка улыбнулась, я поднялась и, не выдумывания никаких причин, не ища оправданий, не вытаскивая из закоулков памяти затертых сальных историй и вычурных цитат, отправилась прямиком на этот взгляд. За моей спиной бурчал вдохновенно Моль, не заметивший моего ухода. Ласкал длинными крахмальными пальцами темницу коньячного джинна, пытался выманить того в дымный гомон разгулявшегося кафе. Джинн игриво подмигивал и предлагал еще по сто.

- Привет, - сказала Она. Так, словно мы давным-давно договорились встретиться дивной южной ночью в середине летнего месяца в неуютной переполненной пивнухе. Лейла. В какой-то момент я испугалась, что мираж рассеется, разлетится осколками треснувшего зеркала, поплывет сизым сумеречным дымом, и исчезнет русалка, оставив после себя лишь тихий звон дверного колокольчика да запах ветра.

- Я искала тебя, - сказала я, не дав Ей исчезнуть. Она не удивилась, не возмутилась, дрогнули в легкой полуулыбке губы. Она знала. Она видела меня насквозь. Читала меня, не нуждаясь в переводчиках и словарях. Наш роман свернутым пергаментом лежал перед Ней. От начала до конца. Судьбы главных героев были очевидны, сюжет продуман. Это я знаю сейчас. А тогда в полумраке кафе, сходя с ума от этой ее полуулыбки, умирая от безумного желания дотронуться до ее руки и старательно избегая кощунственной мысли о вкусе ее губ, я шагнула вперед с вершины отвесного склона... Я говорила – Она внимательно слушала, иногда хмурилась, порой согласно кивала. А я бессвязно, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, путаясь в предлогах и окончаниях, рассказывала о каплях на Ее теле, о ветре и потопленном корабле, о квартирной хозяйке и засушенной морской звезде, о Кафке и своем бой-френде, и снова о Ней, о Ней, о Ней... Я захлебывалась Ее пристальным взглядом и не могла отвести глаз... Я, словно осужденный, которому дали последнее слово, несла это слово Ей...