Верная река - [20]
Панна Саломея шевельнула вожжами и шагом выехала со двора корчмы в поле. Подъехала к крыльцу дома, привязала лошадей к столбу и, войдя в дом, приказала Щепану ночевать возле больного и держать ухо востро. Она тепло оделась и, захватив с собою шубу, чтобы укрыть ноги, и ковер, чтобы положить на сиденье, вышла из дома. Усевшись поудобнее в санки, взяла в руки вожжи и хлестнула лошадей. Они рванули с места и понеслись. Объехав полем корчму, она вылетела на укатанную дорогу, то и дело подстегивая лошадей кнутом. Лошади неслись вскачь. Саночки скользили по глубокому снегу, раскачиваясь на ухабах. В город вели две дороги. Более дальняя – тракт, затем шоссе, и ближняя, называемая «на лес». Вторая дорога считалась опасной из-за волков, но сейчас она была более безопасной, принимая во внимание людей. «На лес» ездили по пустырям, просекой, кустарниками, затем выгонами и, наконец, дремучим и глухим бором. Когда панна Мия миновала безлюдные поля и стала приближаться к мрачному, безмолвному лесу, по спине у нее забегали мурашки. Она уселась покрепче на снопах соломы, уперлась ногами в передок саней, ударила краденых лошадей и помчалась через лесную чащу во весь опор. Дорога была довольно широкая – в летнее время, правда, топкая, но зимой по снегу хорошая. Лошади перешли на крупную рысь, увлекая за собой санки как перышко. Леденящий страх пронизывал Саломею до мозга костей и сковал сердце. В ушах гудел какой-то таинственный звук… Погоня?… Преследование?! Топот! Кто это мчится за санями? Войска ли это, пожирающие друг друга в дикой войне, слуги какого-то установленного людьми закона, разбойники ли, для которых никакой закон не писан, или звери, борющиеся с людьми? Она не знала… но наперекор всему хранила в сердце только один закон – простое чувство. Не сознавая этого, слепо верила в вольную силу своей молодой души и в силу вольных лошадей. Она мчалась, как вихрь, и изумилась, не видя уже леса по сторонам дороги. Она пронеслась сквозь него с невероятной быстротой. До города оставалось не больше мили.
Она дала лошадям передохнуть и ехала теперь осторожней, внимательно озираясь вокруг. За лесом надо было проехать мимо деревушек, мостов, заборов – сворачивать то вправо, то влево. Глаза, привыкшие к глубокой темноте, хорошо различали местность. Она не ошиблась ни на одном повороте. С пригорка, у каменной корчмы под названием «Старая веха», увидела огоньки города. Сердце ее тревожно забилось. Она съехала с большой дороги на проселок и быстро направилась к предместью, – тихонько проскользнула мимо бойни, казарм, объехала сады, разные будки, сараи, склады, кирпичный завод, ветряные мельницы, миновала поле за парком и, кружа, петляя, добралась до какого-то частокола, примыкавшего к мощеной городской улице. За этим забором слышались шаги запоздалых горожан по каменным тротуарам.
Панна Мия вылезла из санок, разнуздала лошадей, покрыла их ковром и дала им охапку сена – закусить после такой прогулки. Крепко привязала вожжи к столбу ограды, а сама, отряхнувшись немного и оправив платье, отправилась в город. Девушка быстро шагала по темным безлюдным переулкам, направляясь к базарной площади, перебежала ее напрямик и шмыгнула в ворота дома, в котором жил доктор Кулевский, губернская знаменитость. Час был, видимо, не слишком поздний, так как ворота были еще не заперты и свет на лестнице не погашен. Панна Саломея позвонила. Старая, сгорбленная служанка с нескрываемым раздражением открыла дверь и заявила, что доктор уже ложится спать. Панна Мия сунула ей в руку последнюю монету и умоляла разрешить ей повидаться со знаменитым врачом. Старуха впустила ее. Ждать ей пришлось довольно долго. При тусклом свете восковой свечи она разглядывала роскошное убранство жилища старого холостяка, доктора Кулевского: диваны, кресла, старинную утварь, вышитые подушки, изящные ширмы и олеографии в дорогих рамах. Наконец дверь открылась, и на пороге показался доктор с явным недовольством на бритом лице. Он смерил приезжую суровым взглядом. Это был благообразный плотный мужчина лет пятидесяти, хорошо сохранившийся бонвиван, превосходный врач, непревзойденный в городе гурман. Его несколько раз приглашали в усадьбу в Нездолы, когда там тяжело заболевал кто-нибудь из детей или взрослых. Панна Брыницкая знала его и когда-то, в былые годы, была его пациенткой. Доктор сперва не мог ее припомнить, но, пораженный ее красотой, он как-то присмирел, стал учтивее и подошел к ней с поклоном. Панна Саломея напомнила ему о себе и по его приглашению опустилась в кресло. С каждой минутой доктор все больше таял и становился все любезнее. Она без всяких предисловий изложила дело. Рассказала все начистоту. Просила его надеть шубу, захватить хирургические инструменты и ехать. Лицо доктора окаменело. Он решительно, категорически отказался. Повстанец… две мили пути… ночь… одиннадцатый час… ни за что! Он не поедет! Весьма сожалеет! Ему очень неприятно! Да, все это достойно величайшего сочувствия. Он сам патриот и болеет за общее дело не меньше, чем другие, даже может как никто другой, – но ехать – ни под каким видом. У него есть обязанности – много пациентов в городе – возможно не одно такое дело, даже возможно серьезнее этого, во сто раз серьезнее. Панна Саломея терпеливо выслушала все это. И вдруг она схватила жестикулирующую руку врача и прижала ее к своим губам. Больше того – опустилась на паркетный пол и поцеловала его в колено.
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Впервые повесть напечатана в журнале «Голос», 1897, №№ 17–27, №№ 29–35, №№ 38–41. Повесть была включена в первое и второе издания сборника «Прозаические произведения» (1898, 1900). В 1904 г. издана отдельным изданием.Вернувшись в августе 1896 г. из Рапперсвиля в Польшу, Жеромский около полутора месяцев проводит в Кельцах, где пытается организовать издание прогрессивной газеты. Борьба Жеромского за осуществление этой идеи отразилась в замысле повести.На русском языке повесть под названием «Луч света» в переводе Е.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.
Впервые напечатан в газете «Новая реформа», Краков, 1890, №№ 160–162, за подписью Стефан Омжерский. В 1895 г. рассказ был включен в изданный в Кракове под псевдонимом Маврикия Зыха сборник «Расклюет нас воронье. Рассказы из края могил и крестов». Из II, III и IV изданий сборника (1901, 1905, 1914) «Последний» был исключен и появляется вновь в издании V, вышедшем в Варшаве в 1923 г. впервые под подлинной фамилией писателя.Рассказ был написан в феврале 1890 г. в усадьбе Лысов (Полесье), где Жеромский жил с декабря 1889 по июнь 1890 г., будучи домашним учителем.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1892, № 44. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был впервые напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9. («Из жизни». Рассказы Стефана Жеромского. Перевод М. 3.)
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.