Великие заговоры - [103]

Конец этой речи, конечно же, должен был вызвать удивление, однако следует напомнить, что почти все малые города-государства Италии страдали от гнета терроризирующих их узурпаторов, которых и подавлял или уничтожал, прибегая к силе, рыцарь Монреаль. Он был убийцей, каравшим других убийц. Вот каким образом мог он в смертный час найти оправдание своим беззакониям и злодеяниям. В остальном имел он душу по-рыцарски возвышенную и благородную, был редким любителем и знатоком войны и имел дар внушать к себе любовь и уважение своих солдат. Казалось, само провидение пользовалось им, чтобы наказать Италию, и в конце концов воспользовалось Риенци, чтобы покарать его самого. Когда Монреаля вели на казнь, он обратился к народу, собравшемуся посмотреть на него: «Как можете вы допускать смерть человека, ничем вас не оскорбившего. Ах! Прекрасно вижу я, мои богатства и ваша бедность стали причиной моей гибели; но и предатель, осудивший меня на смерть, не извлечет из нее тех выгод, которыми себя обольщал: напротив, смерть моя окажется для него роковой, став предзнаменованием и его неминуемого конца».

Во время чтения приговора судья по ошибке обмолвился и произнес слово «повешение», Монреаль побагровел и едва не вышел из себя от гнева за столь низкую казнь, ему уготованную, услышав же, что он будет, как и подобает человеку его достоинства, обезглавлен, успокоился и уже с бодрым видом лег под топор.

Горькая участь его вызвала разные чувства — о нем то вздыхали, то хулили как преступника, но равнодушным трагическая кончина его не оставила никого. Целая толпа зрителей следовала за известным кондотьером. «Эх! Римляне, — грустно промолвил он, всходя на эшафот, — скорее уж я, а не ваш тиран заслуживаю славы, ведь, по правде сказать, сегодня умереть стоило бы именно ему».

Так умер этот знаменитый «мазнадьер», которого следовало бы уважать как героя, будь он облечен властью законного государя. Смерть его была в гораздо большей степени вредна, чем полезна, ди Риенци. Неблагодарность сенатора вызвала всеобщее презрение и негодование. Народ, проявивший сострадание к тому, кто был ему ненавистен в годы славы и успеха, теперь жалел казненного, восхвалял его за храбрость и успехи его походов, даже за любезную обходительность манер.

Сенатор ди Риенци, видя, куда дует ветер и чем он ему грозит, созвал народ на Капитолии и произнес одну из тех длинных патетических речей, которые почти всегда ему прекрасно удавались. «Римляне, — говорил он, — должны ли вы так горевать из-за преступнейшего из людей? Неужели хотите вы с чувством несвоевременного и совершенно неуместного сострадания позволить любому негодяю путем разорения и гибели вашей родины приобретать у вас уважение и почет? Разве не знаете вы, что изменник, о судьбе которого вы плачете, разграбил и сжег многие итальянские города и замки, убил бессчетное количество людей самого разного пола, возраста и звания, держал, прежде чем придать их смерти, сотни женщин и девушек в гнусном и преступном рабстве? Неужели вы так легковерны, чтобы поверить речам негодяя, которые он имел наглость держать здесь перед вами? Нет, вы, видно, подозреваете, что он явился в Город с одной целью — способствовать росту его благосостояния, великолепия и богатства. И вы воображаете после этого, что хорошо знали этого тирана Италии? Да он горел от нетерпения увидеть, чтобы и эта страна, и этот город испытали то же, что и другие итальянские земли и государства, которые он уже разорил и обезлюдил. Завидуя счастью Рима, он задумал гнусный замысел — именно в этих местах утвердить трон своей тирании, но небо, всегда безотрывно и заботливо пекущееся о судьбе римлян, спасло их от этой вполне реальной угрозы. Так что перестаньте лить позорящие вас слезы, а лучше предайтесь радости, что смогли так скоро и счастливо, а главное — без потерь и кровопролития избавиться от ужаснейшего врага. Предатель мертв, но живы мы и будем жить, не страшась более его дерзости и уловок, помимо всего прочего помня и о том, что с его смертью мы становимся владельцами оружия, лошадей и сокровищ, которые предназначались им для нашей погибели, а теперь будут обращены нам во благо».

Речь эта, не лишенная серьезных и законных оснований, казалось, немного успокоила и на время прекратила ропот в народе; и хотя Риенци так и не удалось захватить всю казну кавалера Монреаля[175], он воспользовался тем, что попало ему в руки, чтобы исполнить свой замысел в отношении Палестрины. Ведь живо еще было семейство Колонны и их нельзя было выпускать из рук. Он учел все свои былые ошибки и промахи и принялся за дело с мудростью и осмотрительностью, какие можно было ожидать лишь от великого государя.

Он объявил о том, что желает во всем видеть поддержку, верность и усердие солдат, а потому желает сформировать специальный отряд из лучших бойцов, немногочисленный, но такой, на который во всем мог бы положиться. Поняв, как трудно будет осаждать по всем правилам военного искусства замок Палестрину, укрепленный не только стараниями людей, но и самой природой, он решил разделить свое войско на несколько маленьких отрядов, вполне способных захватить узкие горные тропы и перевалы, ведущие к крепости. Ввиду того, что сам он опасался отлучаться из Рима, в котором со дня на день все сильнее зрело недовольство и можно было ожидать взрыва, трибун принял решение затвориться на Капитолии и оттуда, изнутри из-за его стен, руководить боевыми операциями. Речь шла лишь о том, чтобы подобрать и назначить опытного и толкового военачальника, способного содействовать исполнению целей сенатора. В этом вопросе Риенци проявил немалую рассудительность, избрав на эту должность Ликкардо ди Аннибалиса, человека достойного, весьма опытного в искусстве войны и уже прославившегося в нескольких походах, и дал ему прозвище «Интрапренденте»