Веди свой плуг над костями мертвых - [40]

В выходные из труб поднимался дым. Все чаще приезжали Профессор с женой, всегда в обществе друзей. Гуляли по дороге, никогда не заходили на границу. Ежедневно после обеда прохаживались в часовню и обратно, время от времени останавливаясь и живо дискутируя. Иногда, когда ветер дул с их стороны, до меня долетали отдельные слова: Каналетто, светотень, тенебризм.

Каждую пятницу начали приезжать и Колодяжные. Эти дружно принялись вырывать растения, которые до сих пор изобильно росли возле их дома, чтобы посадить другие, купленные в магазине. Трудно было понять их логику. Почему им не нравится черная бузина и они предпочли глицинию. Как-то я поднялась цыпочки, чтобы разглядеть их за высоким забором, и сказала, что глициния, скорее всего, не выдержит здешних февральских морозов, но они покачали головами, улыбнулись, и продолжали делать свое дело. Выкорчевали замечательный куст шиповника и выдрали кучу душицы. Перед домом построили из камней причудливую горку и посадили вокруг нее, по их словам, туи, ели, сосенки и кипарисы. Как по мне, настоящее безумие.

На подольше приезжала уже и Пепельная, было видно, как она медленно расхаживала по окрестностям, прямая, как кол. Однажды я отправилась к ней с ключами и счетами. Она угостила меня травяным чаем, который я выпила из вежливости. Когда мы закончили расчеты, я решилась спросить:

— А если бы мне захотелось написать собственные воспоминания, то как это лучше сделать? — я чувствовала себя довольно смущенной.

— Надо сесть за стол и заставить себя писать. Это приходит само. Нельзя ничего исправлять. Следует записывать все, что придет в голову.

Странный совет. Я не хотела писать «все». Только то, что кажется мне хорошим и полезным. Я думала, что она что-то добавит, но Пепельная молчала. Я почувствовала разочарование.

— Я вас разочаровала? — спросила Писательница, как будто прочитав мои мысли.

— Да.

— Когда нельзя говорить, надо писать, — сказала она. — Это очень помогает, — добавила через минуту и замолчала. Ветер усилился, и теперь мы видели в окно деревья, они покачивались в такт неслышной музыки, как слушатели на концерте в амфитеатре. Где-то наверху сквозняк захлопнул дверь. Как кто-то выстрелил. Пепельная вздрогнула.

— Меня пугает этот шум, тут все как живое!

— Ветер всегда так гудит. Я уже привыкла.

Я спросила ее, какие книги она пишет, и услышала в ответ, что это романы ужасов. Меня это обрадовало. Надо их обязательно познакомить — Пепельную и Благую Весть, им наверняка будет о чем поговорить. Они — звенья одной цепи. Тот, кто умеет писать о таких вещах, должен быть смелым Человеком.

— А зло всегда должно быть наказано в конце? — поинтересовалась я.

— Я об этом не думаю. Не задумываюсь над наказанием. Мне просто нравится писать о страшных вещах. Может, это из-за того, что я сама трусиха. На меня это хорошо влияет.

— Что с вами случилось? — спросила я у нее, ободренная Сумерками, и указала на ортопедический воротник на ее шее.

— Дегенерация шейных позвонков, — пояснила она таким тоном, словно речь шла о какой-то испорченной бытовой технике. — Наверное, голова у меня тяжеловата. Так мне кажется. Да, слишком тяжелая голова. Позвонки не выдерживают нагрузки и — «хрусть, хрусть» — деформируются.

Пепельная улыбнулась и подлила в мою чашку своего ужасного чая.

— А вы не чувствуете себя одинокой? — спросила она у меня.

— Иногда.

— Я вами восхищаюсь. Хотела бы я быть похожей на вас. Вы очень мужественная.

— Ой нет, я совсем не мужественная. Хорошо, что здесь есть чем заняться.

— Мне без Агаты тоже неловко. Мир вокруг такой большой, такой непонятный, — она посмотрела на меня и несколько секунд будто проверяла взглядом. — Агата — это моя жена.

Я захлопала ресницами. Никогда раньше не слышала, чтобы одна женщина о другой сказала «моя жена». Но мне это понравилось.

— Вас это удивляет, правда?

Я задумалась на минуту.

— У меня тоже могла бы быть какая-нибудь жена, — уверенно ответила я. — Лучше жить с кем-то, чем в одиночестве. Легче идти вместе, чем поодиночке.

Пепельная не ответила. Мне было трудно с ней разговаривать. Наконец я попросила одолжить мне ее книгу. Самую страшную. Она пообещала, что скажет Агате, чтобы привезла. Сгущались Сумерки, а Писательница не включала свет. Когда мы обе уже утонули в темноте, я попрощалась и вернулась домой.

* * *

Теперь, успокоившись, что дома снова находятся под опекой их владельцев, я с радостью заходила все дальше и дальше, продолжая эти вылазки называть «обходом». Я расширяла свои владения, как одинокая Волчица. С облегчением оставляла за собой дома и дорогу. Углублялась в лес и могла бродить по нему, забыв о времени. Становилось тише, лес превращался в огромную, уютную глубину, в которой можно безопасно скрыться. Он убаюкивал мои мысли. Там мне не приходилось скрывать самую досаждающую мне Болезнь — того, что я плачу. В лесу слезы могли течь, промывая глаза и улучшая зрение. Может, поэтому я видела больше, чем те, у кого глаза сухие.

Сначала я заметила отсутствие Косуль. Они исчезли. А может, это травы были такими высокими, что скрывали их рыжие ловкие спины? Это означало, что Косули уже окотились.